— Иди домой, — сказала ей Фрэнни.
Лилли было семь лет. Как правило, она была слишком маленькой для меня и Фрэнни, но дома мы с ней обращались хорошо; друзей у нее не было, и она, похоже, была очарована Фрэнком, который любил с ней нянчиться.
— Незачем мне идти домой, — заявила Лилли.
— Лучше иди, — сказала Фрэнни.
— А почему у тебя такое красное лицо? — спросила меня Лилли.
— Де Мео налил на него яду, — сказала Фрэнни, — и он ищет, кому бы еще натереть.
— Если я пойду домой, то он меня увидит, — серьезно сказала Лилли.
— Если пойдешь прямо сейчас, то не увидит, — сказал я.
— Мы посмотрим для тебя, — сказала Фрэнни и высунулась из папоротников. — Все чисто, — прошептала она.
Лилли убежала домой.
— У меня действительно красное лицо? — спросил я у Фрэнни.
Она подтащила мое лицо поближе к своему и лизнула меня раз по щеке, раз по лбу, раз по носу, раз по губам.
— Я больше ничего не чувствую, — сказала она. — Я все стерла.
Мы вместе залегли в папоротниках; это было не скучно, но пришлось подождать, пока закончится урок и первый футболист появится на тропинке. Первый проскочил, и второй проскочил, а вляпался третий — хафбек[6] из Бостона, который учился в школе Дейри дополнительный год после своего выпуска, главным образом, чтобы чуть повзрослеть, прежде чем он сможет играть в футбол в команде колледжа. Он поскользнулся, но сохранил равновесие, затем увидел этот ужас на своих бутсах.
— Пойндекстер! — завопил он.
Пойндекстер — бегуном он был плохим — трусил в самом конце цепочки игроков, бегущих в душ.
— Пойндекстер! — заорал нападающий из Бостона. — Твое дерьмо, Пойндекстер!
— Что я такого сделал? — спросил Пойндекстер, вечно задыхающийся, толстый («генетически толстый», скажет потом Фрэнни, когда узнает, что такое гены).
— Это ты наделал там, на тропинке, засранец? — спросил Пойндекстера нападающий из Бостона.
— Это не я, — запротестовал Пойндекстер.
— Ну-ка очищай мои бутсы, гаденыш, — велел нападающий.
В такой школе, как Дейри, лайнменами всегда становились слабаки помладше и потолще, зачастую приносимые в жертву ради нескольких хороших спортсменов, — тренер Боб доверял вести мяч хорошим.
Несколько крепких игроков Айовы Боба окружили Пойндекстера на дорожке.
— Девчонок здесь пока что нет, Пойндекстер, — сказал нападающий из Бостона, — так что вытирать дерьмо с моих ботинок, кроме тебя, некому.
Пойндекстер сделал то, что ему сказали, — по крайней мере эта работа была ему знакома.
Мы с Фрэнни пошли домой, мимо символических коров в полуобвалившемся школьном сарае, мимо заднего крыльца дома тренера Боба, где для вытирания ног на ступеньке была прибита решетка от «индиана» 1937 года выпуска. Мотоциклетная решетка — это все, что снаружи напоминало об Эрле.
— Когда наступит время нам идти в школу Дейри, — сказал я Фрэнни, — надеюсь, мы будем жить где-нибудь в другом месте.
— Я-то не буду никому вытирать дерьмо с башмаков, — сказала Фрэнни. — Ни в коем случае.
Тренер Боб, который ужинал с нами, сокрушался о своей ужасной команде.
— Вот клянусь вам, это последний год, — говорил старик, но он это говорил всегда. — Сегодня Пойндекстер во время тренировки взял и навалил прямо на тропинку.
— Я видела Фрэнни и Джона без одежды, — сообщила Лилли.
— Не видела, — сказала Фрэнни.
— На тропинке, — настаивала Лилли.
— И что они делали? — спросила мать.
— То, что сказал дед Боб, — объявила всем Лилли.
Фрэнк с возмущением фыркнул, а отец изгнал нас с Фрэнни в наши комнаты.
— Видел? — прошептала уже наверху мне Фрэнни. — Только нас с тобой. Ни Лилли. Ни Фрэнка.
— Ни Эгга, — добавил я.
— Дурачок, Эгг еще никто, — сказала Фрэнни. — Эгг еще не человек.
Эггу было только три года.
— Теперь эти двое ходят за нами следом, — сказала Фрэнни. — Лилли и Фрэнк.
— Не забывай еще Де Мео, — сказал я.
— Что мне его помнить, — сказала Фрэнни. — У меня будет куча таких Де Мео, когда я вырасту.
Эта мысль встревожила меня, и я замолчал.
— Не беспокойся, — прошептала Фрэнни, но я ничего не ответил.
Она прокралась по холлу в мою комнату и забралась в мою кровать. Мы оставили дверь открытой, чтобы можно было подслушать, о чем говорят за обеденным столом.