Однажды он вычитал в не самой безобидной книжице под названием «Магия на грани непростительной», что существует порча Вечной немоты. Инструкция к ней находилась в разделе «Непоправимо вредоносные чары», и у Тома ушло добрых четыре дня и три почтовых совы на тренировки. Четвёртой птице повезло: она не упала замертво, у неё не вылезли глаза, и она даже не превратилась в огромного слизняка, а просто перестала издавать звуки.
Зеркало в тот встретило его своим вечным припевом: «Наглый грубиян! Не смей смотреться в меня!». Том плотоядно улыбнулся и с предвкушением произнёс: «Силентиум мортале!»
— Великий Зеркальщик! — ахнуло зеркало, которому были нипочём человеческие проклятия. — Тёмная, тёмная магия…
С тех пор оно выдерживало оскорблённое молчание, однако Том подозревал, что это затишье перед бурей. Напоследок он даже попытался снять зеркало с петель, но рама не просто не поддалась, а вместо этого, казалось, ещё сильнее вжалась в стену.
Обедать Том предпочитал в Косом переулке. Зная эту привычку, к нему часто присоединялась компания соратников: Лестрейндж, Нотт, Эйвери и Мальсибер. Безусловно, они не обсуждали в людных местах политику, ведь в их распоряжении были роскошные особняки чистокровных семейств. Том всегда был там желанным гостем и нередко заглядывал на ужин. Лестрейндж даже предлагал товарищу комнату для постоянного проживания, одну из своих десяти спален. Стоит ли говорить, что это было ниже его достоинства — согласиться.
Работа в «Горбин и Бэрк» все ещё не приносила желаемых результатов, но Том не позволял себе отчаиваться или сомневаться. Любые помышления о возможной неудаче пресекались на корню. Он поставил на кон всё и не собирался проигрывать. По утрам он тщательно готовил костюм, укладывал причёску, начищал обувь. И всё ради того, чтобы выглядеть не хуже кучки напыщенных клиентов-аристократов.
Меж тем, завоевать их доверие было не так уж и сложно. Кого-то убеждал один только внешний вид, кого-то — умело сфабрикованная критика в адрес действий Министерства. Сердобольным старушкам можно было надавить на жалость, а с заядлыми нумизматами обсудить фальшивые галлеоны времён Второго восстания гоблинов. Конспираторов покоряло признание мирового господства кентавров, а писателей — знание сути их творений.
Собираясь однажды на встречу с Арчибальдом Шекли, Том заблаговременно изучил его бездарный труд о выращивании волшебных кристаллов под названием «Вся соль: драгоценности в домашних условиях». Позже в разговоре Том как бы невзначай упомянул эту работу, выразив своё бесконечное почтение и уважение автору.
Шекли, этот насупленный несостоявшийся кандидат Магических наук, вмиг преобразился: просиял, как ребёнок, и даже весь обмяк в кресле. В порыве вдохновенного цитирования пятой главы собственной книги, он задел фарфоровый чайник, который слетел со стола и разбился вдребезги. Но что такое разбитый чайник по сравнению с тем, что Арчибальда Шекли, наконец, признали одним из гениев современности! В этом уверял его Том Реддл, в высшей степени приятный и умный молодой человек. Судя по всему, первый и последний его читатель и почитатель.
Арчибальд настолько расчувствовался, что вручил Тому потрёпанную чёрную книжку со словами: «Примите этот бесценный дар, мистер Реддл! Первое издание сочинений Пратта 1856 года».
Том со смутным предчувствием взял книгу, хотя обычно отказывался от подобных сувениров.
Под конец встречи Шекли окончательно оттаял и согласился расстаться со своим охранным амулетом семнадцатого века. Так Том успешно справился с очередным заданием.
Горбин не особенно хвалил своего сотрудника, пусть даже такого ценного. Но раз за разом в его бегающих глазах читалось уважение, будто Том владел тайными знаниями или самодельным заклятием вроде Империуса, которое бы так легко подчиняло окружающих.
Никакой магии, схема проста и стара как мир: спорщикам уступить, нарциссам польстить, несчастных выслушать и каждому непременно солгать.
Учтивый, скромный, обходительный — люди могли думать о Томе Реддле что угодно, но всё это было далеко от истины. В самой своей сути он был нелюдим и беспросветно замкнут.
Много лет назад, когда его натура была ещё не огранённой, а действия не выверенными до мелочей, окружающие сторонились и откровенно избегали мрачного, пугающего мальчика. Со временем Том понял, как устроен этот мир: человек вежливый — человек порядочный. Образцовые манеры без магии ослепляют полезных людей, притупляют их бдительность. А люди — ступеньки к целям, как ни крути.
Поэтому Том строго воспитал себя, наглухо заперев несовершенства за семью замками. Он был безжалостен не только к жертвам, но даже к самому себе. В этом принуждении было что-то извращённое, ведь он шел против собственной природы. Долгие часы фальшивых улыбок, чинных бесед и филигранной лжи обращались порой полным, всепоглощающим изнеможением. Он будто по собственной воле раз за разом целовал дементора.
Впрочем, это не все издевательства, которые доводилось терпеть его искалеченной душе. Может из-за всех тёмных экспериментов с магией он и становился настолько утомлённым, что иногда не хватало сил даже на еду? Пусть и так, Том напоминал себе: если это плата за бессмертие, то он готов ее вносить. Потому что никакая преходящая усталость не сравнится с гибелью.
Эти гнетущие мысли обычно настигали его после выматывающих рабочих дней. Иногда ему приходилось заключать полдюжины сделок за сутки. И всё бы ничего, но безделушки, которые он выкупал, ровным счётом ничего не стоили.
Что если всё это полная бессмыслица? Нет.
Том грыз себя изнутри, возвращался в отель, голодный и злой как дракон, но там его поджидала ещё одна напасть. Гвендолин Фоули неизменно откалывала что-то вроде: «Ты чего такой кислый? Соплохвоста съел?» и тут же заливалась смехом. Том тем временем мысленно испытывал на ней самые гадкие, самые омерзительные проклятия из всех ему известных.
Он, конечно, мог запустить в неё Силенцио, но среди волшебников, как и среди говорящих зеркал, это считалось вопиющим оскорблением. Иной раз Том не рисковал даже попросту нагрубить ей, ведь за честь дамы мог вступиться какой-нибудь благородный джентльмен с соседнего столика. А к чему сейчас лишние жертвы?
Фоули предпочитала не замечать убийственного выражения лица собеседника, и Том задавался вопросом, не теряет ли он хватку. Впрочем, однажды он отыскал неочевидный способ спровадить её без ущерба для здоровья.
— Вообрази, — щебетала Гвен, осмелившись подсесть к нему за столик, — сегодня мистер Дуглас услышал рычание в коридоре второго этажа и поднял на уши весь отель. Я бегом туда, оказалось — упырь. Вонючий и скользкий, весь в гнойных нарывах, — она поёжилась так, что у Тома окончательно пропал аппетит. — Непонятно, как этот упырь там оказался, но я молюсь Мерлину, чтобы миссис Марриотт, наша управляющая, об этом не прознала. Один постоялец рассказал мне по секрету, что учился с Марриотт на одном курсе на Слизерине, — от того, как быстро Гвен перескакивала с темы на тему, у Тома едва не проснулся нервный тик. — Так вот в свои годы Марриотт была грозой школы, даже Диппет её побаивался. Но я не боюсь, потому что знаю: в душе эта женщина славная. Она дала мне шанс поработать здесь, а в моём положении… Ну знаешь… Я рассчитывала максимум на должность домовика в Хогвартсе… Великие основатели, Том!
Том ещё раз с усилием провёз ножом по пустой тарелке и растянул губы в мстительной улыбке. Противный скрип отпугнул даже проходившего мимо мужчину, который сердито ускорил шаг. Гвен ошеломлённо переводила взгляд вниз-вверх, и лицо её выражало по-детски искреннее неверие и непонимание.
— Ты… Ты ненормальный! — она вскочила со стула и была такова.
Том провёл рукой по волосам, всё ещё улыбаясь. Аппетит вернулся, он даже заказал десерт и поймал себя на мысли, что больше не думает ни о пустых артефактах, ни об их никчёмных обладателях.