Запрокинув голову, Боб закрыл глаза и медленно выдохнул, пытаясь успокоиться и размышлять холодной головой. Он знал, что паника в критических ситуациях в девяносто девять процентах из ста — это не к добру. Приоритетной же задачей для Боба была спасение Джима (как и у самого Джима). Нужно было как можно скорее вытаскивать его оттуда, но как, если этот призрак так намертво запер дверь? Мужчина охотился на множество тварей, но с таким сильным призраком ему никогда еще не приходилось сталкиваться.
Но у Боба не было сил даже на то, чтобы поднять руку. Кажется, даже если бы он сейчас захотел встать, то просто не смог бы… послышался душераздирающий крик, без сомнения принадлежавший Джиму. Он был таким, словно ему за один рывок оторвали ногу.
Мужчина, тут же забыв о своей усталости и истощенности, вскочил (графин при этом упал, и остатки коньяка вылились на ковер) и бросился к двери. Схватившись за ручку, Боб распахнул ее и остолбенел от неожиданности. В нос мужчины ударил запах прохлады и свежести. Что-что, а такого он точно не ожидал увидеть.
Вместо мрачноватого коридора, ведущего в кабинет мистера Туллиса, за дверью находился парк, который он моментально узнал. Словно пребывая в забвении, Боб двинулся вперед, а когда оглянулся, то дверь уже исчезла, словно по мановению магической палочки волшебника.
Центральный парк Нью-Йорка был абсолютно пустым, будто все горожане коллективно сговорились и уехали загород на совместный пикник. Желтые листья деревьев опадали с высоких деревьев, кружась в воздухе и опускаясь на темный, влажный из-за недавнего дождя асфальт и лестницу. Посмотрев на небо, Боб увидел заходящее за горизонт солнце, и этот закат показался ему таким необычным и прекрасным, и он вспомнил этот закат. Точно такой же он видел лишь один раз за всю свою жизнь, в ноябре пять лет назад. Мужчина помнил этот день, словно он был вчера, и помнил, что должно случиться.
Через несколько секунд он услышал топот маленьких ножек об асфальт. По ступенькам лестницы, держась за перила, в его сторону спускалась маленькая шестилетняя девочка, одетая в розовую курточку, черные штанишки, зеленую шапочку, и новые ролики. Ее наполовину беззубый рот озаряла та чистая, счастливая, беззаботная улыбка, на которую были способны лишь маленькие дети. Казалось, что малышка дарит ее не только мужчине, стоящему у основания лестницы, но и одновременно с этим всему миру.
Боб почувствовал, как у него защемило сердце. Ему казалось, что если она сейчас произнесет то, что произнесла тогда, то у него случится удар и он замертво упадет в объятья холодного влажного асфальта.
— Папа! — (безжалостно) счастливо воскликнула она, спустившись с последней ступеньки, и неуклюже подкатилась к Бобу и врезалась в его ноги. — Спасибо большое-пребольшое, они такие классные, — она отхлынула от него.
Крутанув указательным пальчиком среднее фиолетовое колесико, девочка, пока Боб плакал, покатилась вперед.
— Смотри, как я умею делать!
Девочка приподняла одну ножку, но вдруг ролик завилял, и она чуть не упала. — Ой!
Подскочив к ней, Боб, не говоря ни слова, упал на колени и прижал девочку к себе, чувствуя под своими дрожащими от волнения руками прохладную ткань ее курточки. Она была тут, рядом, так близко… но в один момент все пропало все пропало.
Открыв глаза, мужчина обнаружил, что он обнимает холодную пустоту отеля «Падающая звезда», сидя на коленях на ковре в коридоре. Вдруг Боба накрыло гневом, и он, вскочив, принялся орать на пустоту и молотить ногами в стену.
— Ах ты тварь! Гнусная падаль! Я ненавижу тебя, сволочь! Зачем ты это делаешь, а!? Зачем?! Выпусти меня отсюда! Прекрати это немедленно!!!
По щекам струились жгучие слезы, и когда мужчина, потерявший все остатки самообладания, закончил ярые избиения несчастной стены, то почти не чувствовал своей ноги, которая онемела и стала ватной.
Вдруг откуда-то с потолка на голову Боба что-то упало, и мужчина, отскочив в сторону, увидел перед собой болтающуюся петлю из конопляной веревки. На секунду он чуть не поддался желанию обвить свою шею любезно предложенной петлей, но все же взял себя в руки.
— Не дождешься, — голосом, полным такой ненависти, на какую только способен живой человек, прошипел Боб и, оттерев с лица слезы, отпихнул рукой веревку, качнувшуюся, словно тарзанка, и двинулся вперед по коридору. — Я тебя выкурю и поджарю солью и серебром твои пятки, клянусь жизнью.