От людей, которые уже видели немцев, мы слышали, что штатских они не трогают. Совершенно измученный и обессиленный, я присел на обочине дороги, чувствуя, что все рушится, все гибнет, окутываясь непроглядной тьмой.
Показались немцы на мотоциклах. Покрытые пылью, ощетинившиеся стволами пулеметов и автоматов, они промчались мимо. Потом потянулись набитые солдатами грузовики, легковые машины с офицерами и колонна танков.
Здесь, на этом перекрестке, мне надо было окончательно решить, куда идти. Немцы были всюду. Я принял решение пойти в Валево: там я учился, там у меня были знакомые.
Шагал я по обочине: дорога была забита войсками. Не успел отойти и нескольких километров от Ужицкой Пожеги, как стали попадаться перевернутые телеги, убитые лошади — печальное свидетельство нашего поражения. В долине валялись брошенные орудия и зарядные ящики. Беспомощно торчали кверху орудийные стволы. Рядом — разбитые винтовки, ящики с боеприпасами и прочее снаряжение. У моста немцы просто-напросто столкнули в реку все, что мешало им на дороге.
Слушая рассказы солдат-ветеранов, я проникся убеждением, что у нас сильная армия и теперь, видя хаос и всеобщее смятение не хотел верить своим глазам.
Заночевал в убогой хатенке, неподалеку от дороги. Пожилая женщина, пустив меня в дом, сначала решила, что…
<В оригинале отсутствует часть текста на страницах 27–28. Прим. авт. fb2.>
…Немцы сели на мотоцикл и укатили, а я все еще стоял на дороге… Ненависть к врагам и сознание только что пережитого унижения терзали мою душу. Мне хотелось, чтобы оккупанты вот так же валялись в грязи. Пусть как можно больше, как можно больше их будет убито!
Я вытер напачканную кровью руку о влажную траву и бросился бежать, но всю дорогу меня преследовали бесцветные глаза солдата в зеленом мундире…
Неужели того же немца, с такими же бесцветными глазами, я увидел в дверях кондитерской секунду назад? Не знаю… Но я убежден в одном: взгляды их похожи.
Голос хозяина кондитерской, закричавшего на своего ученика, вернул меня к действительности.
Время было позднее. Я расплатился и решил пойти к отцу, чтобы попрощаться с ним. Ведь возможно, что мне не придется больше увидеть его.
Отец занимал темную, бедно обставленную комнатушку. Там стояли кровать, старый расшатанный стол и два стула. Я присел на кровать. На ней было удобнее, чем на стульях, скрипевших при малейшем движении. Отец стал расспрашивать меня о матери, о брате и сестре. Я отвечал механически, продолжая думать о Селе и об отеле «Парк». Отец ни о чем не догадывался.
Я подумал о том, что бы он мне ответил, если бы я спросил у него разрешения. Вероятно, запретил бы, поступил бы, как большинство родителей. Нет уж, лучше промолчать.
Я внимательно смотрел на отца, стараясь запечатлеть в памяти каждую черточку его лица. Как это ни странно, но почему-то в такие минуты становишься сентиментальным…
Пора было уходить. Я поднялся. Еще раз посмотрел на отца:
— Прощай, папа!
— До свидания! — ответил он. — Скоро опять увидимся…
Отец проводил меня до двери. Я пошел к трамвайной остановке. По дороге обернулся и увидел, что отец продолжал стоять в дверях, задумчиво глядя мне вслед. Еще несколько шагов — и я завернул за угол, смешавшись с толпой людей, ожидавших трамвая.
«Что везешь в чемодане?»
В четыре часа поезд из Ниша уходил на Прокупле. До отправления оставалось четверть часа. На станции — толчея. Рабочие нишских фабрик, живущие в окрестных деревнях и селах, разъезжались по домам. Выпачканные машинным маслом, усталые от тяжелого труда, они пробирались на перрон, торопясь поскорей вырваться из переполненного оккупантами города. В деревне как-то легче, свободнее, ненавистные зеленые мундиры не мозолят глаза. А здесь казармы и вокзал полны ими.
Три солдата с жетонами на груди расхаживали по вокзалу, презрительно посматривая на людей, спешивших поскорее забраться в поезд.
У кассы — давка. Мне удалось быстро купить билет, и я помчался на перрон. У входа двое солдат проверяли документы. Вместе с толпой я кинулся к поезду. В одном из вагонов меня ждал Селя. Он махнул в окно рукой. Я поднялся в вагон третьего класса — длинный, перегороженный на два отделения. В каждом из них было две двери.