Офицеры группами по пять — десять человек проходили мимо меня. Они шутили, смеялись, громко разговаривая между собой. С края тротуара я хорошо видел их лица. Меня охватило ледяное спокойствие. Я терпеливо наблюдал, как они торопились в ресторан. Еще бы им не торопиться! Там их ждет музыка, обильный ужин, вино и, вероятно, женщины. В оккупированных странах, и особенно там, где нет партизан, нужно пользоваться положением. Развлечься. Ведь завтра можно оказаться на Восточном фронте. Там, правда, дела пока идут хорошо, но погибнуть и там можно. Да и в Югославии уже летят головы с плеч! Только здесь, в Нише, пока спокойно. Надо торопиться! И они торопятся. Торопятся в ресторан, где сейчас грянет музыка. Большинство офицеров через террасу проходили в большой зал. За угол к малому залу никто не сворачивал. Это показалось мне подозрительным. В самом деле, в малый зал никто не идет. Странно… Почему они туда не идут? Как быть?
За несколько минут до этого я решил бросить гранату в большой зал, но тогда была другая ситуация. Сейчас все изменилось. Наверное, они заполнили и малый зал. Все идет так, как предвидели товарищи. Само собой разумеется, нужно действовать по намеченному плану. Я снова принялся размышлять.
«Чего тут думать? — говорил я себе. — Бросай в малый зал. Там наверняка есть офицеры. Это вернее. Легче будет скрыться!»
Ожили прежние доводы, казавшиеся теперь значительно более оправданными и убедительными.
Однако внутренний голос, более решительный и склонный к риску, снова выдвинул свои контрдоводы:
«Не трусь! Смотри, все офицеры идут в большой зал. Там будет битком набито. В малом же зале всего три-четыре стола. Там наверняка будет меньше людей. Попробуй! Скрыться здесь труднее, но зато интереснее!»
Мысль о таком решении сильно взволновала меня.
Офицеры гурьбой валили в большой зал. Сколько их там окажется? Граната, брошенная в такую толпу, многое может сделать. Снова нерешительность… Я снова начал раздумывать, разговаривать сам с собой. Хорошо, что я стоял не под фонарем: люди обратили бы на меня внимание и подняли бы на смех.
Такая внутренняя борьба была мне не в новинку. Я часто так беседовал с самим собой, ругал или хвалил себя, отправлялся в страну сказок или играл в войну, на которой, отпустив вожжи фантазии, совершал чудеса. Но все это были детские мечтания. Сейчас же я имел дело с действительностью. Со мной не было волшебного меча, которым, как в сказке, можно снять сразу двадцать голов.
С моста сходили уже меньшие группы офицеров. Еще немного — и, вероятно, все пройдут. Улица опустеет. На ней не останется ни одной живой души. Нужно спешить. Но куда? Малый зал или большой? Я по-прежнему был в нерешительности. Словно эти муки доставляли мне удовольствие. Раньше о том, как поступить, я и не думал. Селя и Мика сказали, что гранату нужно бросить в малый зал, и я принял это решение без особых раздумий. Но сейчас… Совсем другая ситуация. А товарищей со мной нет. Посоветоваться не с кем. Надо решать самому.
За моей спиной прошли два немецких офицера с молодой женщиной. Она что-то болтала по-немецки. Я сразу понял, что она не немка.
Однако незнание языка не мешало ей пленительно смеяться. Спешат, наверное, на ужин и танцы… Вот еще один офицер с женщиной прошел мимо меня. По соседней с отелем улице редко ходят штатские. Лишь изредка промелькнет одинокая фигура. Но пока здесь полно гуляющих. До полицейского часа еще минут сорок. Но это никого не волнует. Люди гуляют, выпивают в ресторанчиках. Гремит музыка. Время от времени гармоника перекрывает все остальные инструменты.
Ночь удивительная, ясная, без единого облачка на небе.
«Хорошо будет удирать, — подумал я. — А вдруг не придется?» Нервная дрожь пробежала при этой мысли по всему телу. Люди говорят неправду, утверждая, что им не страшно умирать. Конечно, можно сознательно поставить свою жизнь на карту, если видишь, что цель, за которую умираешь, стоит жизни. Но и тогда жалко расставаться с ней. Ведь смерть обрывает всякую связь с действительностью. Оттуда уже никто не возвращается. Может быть, японским самоубийцам легче умирать: они верят, что после такой смерти очутятся в раю, где наступит новая жизнь, более прекрасная, чем на земле. Для нас, коммунистов, нет рая. Нас, неверующих, святой Петр не пустит туда. Потому что и святого Петра не существует. Материалистическое понимание природы вытеснило его из нашего воображения. Для нас единственный рай, каким бы он ни был, здесь, на земле. Только его можно строить, и только он может быть тем раем, в котором человек почувствует себя человеком. Во имя такого рая, который нужно построить для остающихся жить, люди и идут на смерть. Можно умирать с песней, но это не значит, что человек умирает с радостью.
Последние группы немцев подходили к отелю… Сейчас я, как никогда, любил жизнь. Хотелось видеть, что будет потом. Хотелось еще раз увидеть товарищей, которые дали мне это задание, радостный блеск их глаз. Я еще не знал жизни, не знал любви, которая пьянит и заставляет мечтать день и ночь. Для меня это было таинством. Путь, по которому следовало идти дальше, чуть виднелся в тумане. Мне хотелось увидеть его и пройти по нему.
И все-таки во мне тлела искорка стремления к тому, что опаснее. Может быть, в этом было что-то авантюристическое. Казалось, что жить тем интереснее, чем больше испытаний и искушений будет на твоем пути.
Однако в данном случае стремление к опасности не имело никакого отношения к авантюризму. Это была необходимость. Сам смысл задания требовал именно такого выполнения. Если уж я решил бросить гранату в большой зал, то зачем менять решение? Будет так, как решено. Те же условия, только лучше результат. Решение созрело окончательно: налет на большой зал. Конец раздумьям! Я ждал, пока войдут последние офицеры. Пора кончать!
Снова вспомнились Мика и Черный. Оба наверняка волнуются. Бог знает что думают. Прошло больше двадцати минут, а взрыва нет. Мика, наверное, считает, что я испугался и раздумал. А может быть, в голову ему приходят и другие мысли. Арест и тому подобное. Я попытался представить себя на его месте, но не мог: слишком увлечен был своей ролью. Черный будет ждать до десяти. Успею. Пора приступать к делу…
Последние офицеры перешли мост и спешили к отелю. Улица пустела на глазах. Кажется, все в порядке. Но иной раз глупые случайности могут сорвать все.
По улице проехала машина. Она остановилась у подъезда. Из нее вышел офицер и направился внутрь здания. Машина осталась открытой. Шофер тоже вышел и стал прогуливаться по тротуару. Я задыхался от злости и проклинал его. Надо же было подъехать как раз в эту минуту! И кто знает, как долго он пробудет здесь. У него наверняка был пистолет, а в машине определенно лежали винтовка и автомат. Что делать? Проскользнуть трудно. Выстрелить сначала в него, а потом швырнуть гранату? Невозможно. Выстрел взбудоражит всех, и все пойдет прахом.
«Малый зал! — мелькнуло в голове. — Это единственная возможность, ведь вход в него с другой стороны. Но тогда невозможно отступление по намеченному пути. Придется бежать по улице, за которой наблюдают часовые. Единственный выход — свернуть на другую, незнакомую улицу. Там — неизвестность, но лучше это, чем провал операции». Меня снова охватила тревога. И надо же было ему подъехать именно в этот момент! Всю свою злобу я охотно сорвал бы на шофере, который упрямо продолжал прогуливаться.
Время шло. Скоро все офицеры войдут в зал. Я наготове. Пора! Вдруг я увидел, как шофер засуетился, кинулся открывать дверцу. Вышли двое, судя по предупредительности шофера, офицеры. Уселись на заднем сиденье. Шофер захлопнул дверцу, включил мотор, машина тронулась и скрылась за углом. Страшная тяжесть свалилась с сердца. Никаких препятствий. Я решил поторопиться. Опыт есть опыт. Если подъехала одна машина, то почему не может подкатить и другая?! У моста людей больше не видно. Улица почти совсем опустела…