— На немцев напали с нескольких сторон, — рассказывал мой сосед. — Никто не знает, сколько их было. Нападавшие были вооружены гранатами и пулеметами. У немцев много убитых. А у нападавших двое раненых, да и тех унесли.
Я посмеивался про себя и ликовал. Странное чувство испытывает очевидец событий, когда о них рассказывают окружающие. Пассажиры внимательно слушали. Среди них было немало крестьян, и поэтому интерес проявлялся большой. Они задавали вопросы и требовали ответов.
— Значит, никого не поймали, — задумчиво проговорил сидевший справа от меня пассажир.
— Поймать не поймали, а похватали народу много. В тюрьме человек двести сидит. Я поэтому и смылся оттуда. Дома надежнее.
Эта новость взволновала меня. Она не давала мне покоя всю дорогу, хотя я понимал, что без жертв не обойтись, что без них победа невозможна. Однако людей я жалел. Вспомнилась ночь перед операцией. Гуляющие, музыка и песни. «Если б хоть попались те пьяницы, — пришла в голову мысль. — Тот жирный, что пожирал чевапчичи». Я слушал разговоры, но мысли мои были далеко. Закрыв глаза, я снова переживал события недавнего прошлого.
Поезд тем временем мчался вперед. Солнце уже достигло хребта Пасьячи, который вздымался за Прокуплем, на правой стороне Топлицы. В вагоне было спокойно. Никто не входил и никто не проверял билеты. В Прокупле стояли недолго. Но здесь нас ждал сюрприз. Люди входили и молча усаживались на свои места. Они выглядели испуганными. На перроне стоял усиленный караул из жандармов и немецких солдат. Они проверяли багаж у каждого выходившего со станции пассажира.
Ждать объяснений долго не пришлось: люди ведь с трудом хранят новости.
Самый нетерпеливый нашелся сразу. Поезд еще не успел тронуться, а он уже спрашивал только что вошедшего пассажира, пожилого мужчину:
— Что нового в Прокупле?
Тот посмотрел на него и покачал головой. Откашлялся. Видимо, он не доверял собеседнику.
— А ты что, ничего не знаешь? — спросил он и добавил: — Уездного начальника убили.
Я обрадовался. Значит, здесь тоже началось. Все шло по плану и завершилось в первую ночь, как предусматривалось.
На самом деле в тот вечер в Прокупле тяжело ранили уездного начальника. Сразу четко обозначились масштабы борьбы. В Нише убиты вражеские офицеры, в Прокупле и Лесковаце разделались с местными предателями.
Я знал, что операцию в Прокупле должен был совершить Гоце. Он родился в Дреноваце. Там же, где и Черный. Люди рассказывали, что в тот вечер начальник был очень занят: совещался с немцами. Обычно он часов в десять возвращался домой, но в тот вечер задержался. Гоце, спрятавшись в кустах напротив его дома, спокойно наблюдал за прохаживавшимся поблизости часовым. Шевельнуться он не мог. И, как назло, его душил кашель. Он кусал губы, старался думать о чем угодно, только не о кашле, который, к несчастью, душил его все сильнее. Было уже около одиннадцати, когда показался начальник. Не доходя до калитки, он попрощался с тем, кто его провожал. Не спеша пошел к дому. В руках у Гоце была граната. «Еще немного», — думал он, подсчитывая, сколько шагов должен сделать офицер. Щелчок капсюля заставил начальника вздрогнуть. На мгновение он остановился, но тут же зашагал дальше. Часовой ничего не слышал. В следующую секунду Гоце швырнул гранату. Она попала офицеру в спину и покатилась по земле. Не понимая, что происходит, тот повернулся и заорал:
— Это кто камнями кидается, мать твою…
Послышался оглушительный взрыв, оборвавший последнее ругательство офицера. Часовой дико завопил, бросил винтовку и скрылся в темноте. Поднялась страшная суматоха. Заорали соседи. Загремели моторы примчавшихся немецких автомобилей. Гоце темными переулками незаметно выбрался к кукурузе.
Об этом событии в тот день я тоже услышал самое невероятное. Впрочем, это было не так уж важно. Однако все версии содержали в себе зерно истины. Все они основывались на реальных фактах. Только каждый человек по-своему переживал их. Люди со страхом ждали завтрашнего дня, но тем не менее большинство из них испытывало удовлетворение. Люди понимали, что народ поднялся на борьбу и на юге Сербии. Земля горела под ногами оккупантов. И первая же сильная вспышка обожгла их.
Мне показалось, что народу в поезде полным-полно. Предчувствия никогда не обманывали меня. Мне не нравилось присутствие немцев и жандармов. Наверняка что-то готовилось. И на самом деле — дверь отворилась, и вошла большая группа солдат и жандармов. Я вспыхнул. Правая рука машинально потянулась к карману. Но только на мгновение. Уже в следующий момент я был спокоен.
Проверяли документы. Всматривались в каждый паспорт, в каждую справку. Я протянул свое удостоверение. Жандарм долго рассматривал его. Потом вдруг спросил:
— Зачем ездил в Ниш?
— У меня там отец работает. К нему я и ездил!
Видимо, этот довод показался ему убедительным. Он вернул мне документы и пошел дальше.
Проверка продолжалась еще некоторое время. Потом поезд тронулся. Стал набирать скорость. Я облегченно вздохнул. Прислонившись к стене, забылся в каком-то странном полусне, несмотря на сильную тряску. Думал о товарищах, оставшихся в Нише.
Что с Микой и другими? Что произошло на нишских улицах после взрыва?
Перед нападением на отель «Парк» в нишской партийной организации были приняты всевозможные меры предосторожности. Те, у кого оказались не в порядке документы, своевременно укрылись в надежных местах. В половине девятого все члены партии должны были уйти с улиц города. Все были взволнованы… Ждали чего-то, но чего — никто не знал.
Мия и несколько товарищей, осведомленных об операции, встретились около половины девятого. Мика пришел немного погодя. Ему потребовалось немало времени, чтобы от крепостной стены, где он передал мне оружие, добраться до дому. Он спешил…
Разговаривали тихо. Старый будильник на комоде медленно отсчитывал минуты. Словно не доверяя ветхому будильнику, Мия время от времени поглядывал на свои наручные часы. Было без десяти девять. Все переглянулись. Десять минут иногда могут казаться очень долгими. Начали болтать о разной чепухе, но все думали об одном.
Время еле ползло. Разговор стал принужденным и вялым. Потом вовсе заглох. Глядя на часы, Мика спокойно произнес:
— Еще пять минут.
И этим он словно подвел черту. Больше никто ни о чем не спрашивал. Воцарилась тишина, странная и напряженная. Глаза всех были устремлены на часы. Стрелка приближалась к девяти. Еще секунда, мгновение — и прогремит взрыв.
— Сейчас, — произнес кто-то. Но взрыва не последовало. Тишина… Минуты уходили… Ожидание начало переходить в нервозность. Первым тревожное молчание нарушил Мия:
— Пять минут десятого.
Ему никто не ответил. Все по-прежнему молчали. И только Мика нервно заходил по комнате, сверяя свои часы с будильником.
— Что же случилось? Ведь намечено было на девять часов, — твердил он, шагая по комнате и озабоченно покачивая головой.
— Все пропало!
— Должно быть, испугался. Больше ничего не могло помешать ему.
Другие молчали, погруженные в свои мысли. Разбить мучительное молчание, завести разговор о будничных делах не удавалось. Мика решил выйти во двор. С непонятной иронией заулыбался, стал снимать засов. Он всегда спешил в оценке людей. Осуждал их поспешнее, чем следовало бы.
Он сдвинул засов и открыл дверь. Но скрипа старых, разболтанных дверей не услышал: ночную тишину расколол сильный взрыв.
Словно по команде все вскочили на ноги. Радость осветила лица. Люди бросились друг к другу. Стали целоваться. Послышались возгласы:
— Вышло!
— Все сошло хорошо!
Неожиданно всеобщую радость нарушил новый взрыв. Но он вызвал тревогу и озабоченность.