С трудом поднимаюсь на ноги. Снова раздается звук шагов, кто-то бежит ко мне из отеля.
— Мистер Йонас, — слышу я встревоженный голос.
Это Фифи.
Он берет меня под руку, мне холодно, но получается мыслить ясно.
Если актриса по приезде попросит меня с ней переспать, я непременно соглашусь. Прошло уже больше недели, а она еще не вернулась.
Надо мной склонились четыре серьезных лица и внимательно меня рассматривают. Май, Фифи, мальчик и незнакомая женщина.
Меня уже один раз вырвало и теперь снова тошнит.
— У вас травмирована голова, сотрясение мозга, нужно также зашить рассечение над бровью. — Женщина достает шприц.
Из сумки с инструментами.
И добавляет:
— Всего несколько стежков.
Я чувствую запах апельсиновой корки и, повернув голову, вижу, что у края кровати стоит мальчик и держит в руке дольку апельсина, на нем футболка с надписью: «Стокгольм, я люблю тебя». Он делает шаг вперед и, приблизившись вплотную к кровати, поднимает покрывало, которым я укрыт, и осматривает меня. Пытаюсь вспомнить: ведь это Фифи дотащил меня до номера.
— Привет.
Стараюсь улыбаться мальчику.
Мать что-то говорит ему, и он опускает покрывало. Затем смотрит на меня; она встревожена, на глазах слезы.
— Что случилось? — спрашивает Май. — Кто на тебя напал?
Кажется, я ей ответил, но не уверен.
— Все в порядке.
Я словно лава. Я такой же, как другие люди: я страдаю, — записал я в дневнике в двадцать один год. А строчкой выше написано: Полная луна. Три градуса тепла.
Встав, я не только чувствую сердцебиение в голове, мне кажется, оно раздается по всему номеру. Все кружится. Я словно смотрю вниз на землю с высокой горы, контуры дрожат и сливаются, как под оргстеклом.
Плетусь в ванную, меня рвет.
Когда снова ложусь, незнакомая женщина наклоняется ко мне и светит в глаза фонариком. Просит расстегнуть рубашку, чтобы она могла меня осмотреть. А Май тем временем отгоняет сына и брата в угол. Они втроем стоят там, сбившись плотной кучкой, и наблюдают за происходящим.
Женщина задает мне не связанные друг с другом вопросы: как меня зовут, сколько мне лет, просит меня посчитать пальцы. У меня их пять на одной руке и пять на другой, в отличие от многих в этом городе.
— Вы женаты?
— Да; точнее, нет.
Я сижу на краю кровати с голым торсом.
— Так женаты или нет?
— Сейчас нет. Разведен.
— У вас есть дети?
— Да. Или нет. У меня есть дочь, но она не моя.
Женщина не дает сбить себя с толку.
— Когда ваш день рождения?
Мне кажется, я вижу их и свой номер, как в кино; один кадр сменяется другим, затем кадры сливаются.
— Двадцать пятого мая.
Женщина смотрит на Май, а та на своего брата. Они смотрят друг на друга.
— Как раз сегодня, — произносит женщина.
Я тянусь за паспортом и протягиваю им, они передают его друг другу. Листают страницы и внимательно изучают.
И что мне с этим делать? Пригласить их отметить?
— Вас избили, но, к счастью, ничего не сломали, — объявляет она, осмотрев меня. — Можете застегнуть рубашку.
Затем, убирая инструменты в сумку, кивает:
— Красивый цветок.
— Ты говорил о своей маме, — сообщает мне Май. — До прихода врача. Ты сказал «мама», я поняла. Несколько раз повторил.
Когда я вопросительно смотрю на нее, она добавляет:
— Чтобы понять, не нужно понимать все, что говорят.
Спрашиваю, какой день недели:
— Понедельник?
— Нет.
— Вторник?
— Нет. Среда.
— Сколько я уже здесь?
— Три недели.
Встав, спрашиваю у нее, есть ли в городе мужской хор.
Май удивлена.
— Да, — отвечает она нерешительно. — И, думаю, им требуются голоса. Особенно тенор, насколько я понимаю.
— Мне нужно позвонить дочери.