— Ты собираешься домой?
— Не сейчас. Должен кое-что закончить.
Она улыбается. Потом вспоминает:
— Кстати, в доме дали воду. Так что жизнь прекрасна.
Если бы я спросил ее, о чем она мечтает, что бы она ответила? О том, чтобы над горизонтом снова взошло солнце?
Мне разрешают воспользоваться телефоном на стойке.
Прежде чем Лотос ответила, прошло несколько секунд.
— Это ты, папа? У тебя все в порядке?
— Да, все хорошо.
Со слезами в голосе она говорит, что чуть с ума не сошла, когда нашла письмо, а я исчез.
— С тобой нельзя было связаться.
Она рассказывает, как обнаружила в спальне мой телефон и пустой платяной шкаф.
— Ну да, я раздал одежду.
И нерешительно добавляю:
— Думал, она мне не нужна.
Пытаюсь вспомнить, что было в том письме. Лотос пересказывает:
— Ты написал, что уезжаешь в путешествие, но куда и на сколько, не сообщил.
Она замечает, что я немногословен, и снова спрашивает, все ли в порядке. Где именно я нахожусь, что там делаю и когда приеду? Не угодил ли я в неприятности? Слышу, что она изо всех сил пытается не заплакать.
— Мама тоже беспокоится, — добавляет она.
Слабым голосом спрашиваю:
— Да ну, твоя мама тоже беспокоится?
— Да, и мама тоже. Ты ей не безразличен.
Она говорит, что вчера получила открытку с мозаичным панно, на ней есть название отеля, но по телефону, который она нашла в Сети, никто не отвечал. И вообще они с мамой недовольны, что я уехал в самую опасную страну в мире.
— Больше нет. Война кончилась.
Лотос немного уступает:
— Ну, в одну из самых опасных стран мира.
Слышу, как она шмыгает носом.
— Разве она не в руинах?
— В руинах.
— И мины повсюду?
— Да, и мины тоже.
Ей приехать? Можно она ко мне приедет?
В трубке тишина. Она плачет?
Делаю глубокий вдох и говорю:
— Твоя мама сказала, что ты не моя. У нее был парень, когда мы познакомились.
Я бы добавил — перед нашей поездкой в горы, где ты и должна была зародиться. В присутствии куропатки, овцы и вулкана.
После гор, как уверяла Гудрун, у нее никого, кроме меня, не было.
— Да, я знаю. Сначала злилась, но сейчас это не имеет значения. У меня нет никакого папы, кроме тебя.
— А другой?
— Мне что, поменять папу через двадцать шесть лет? Ты действительно собираешься от меня отказаться? И оставить меня одну?
В трубке снова тишина. Затем она спрашивает:
— Так ты из-за этого уехал?
Я ничего не говорю.
— А почему на мой счет пришло так много денег?
— Я продал «Стальные ноги». Пытаюсь изменить жизнь.
— У меня появилось подозрение, что с тобой что-то не так, когда ты спросил, счастлива ли я.
Неожиданно для себя выпаливаю:
— Я собираюсь продлить свое пребывание. У меня здесь работа.
— Работа?
— Да, в некотором роде. Задержусь. На пару недель.
— На пару недель?
— Да, помогаю нескольким женщинам с ремонтом дома.
— Нескольким женщинам?
Теперь она повторяет мои слова.
— Здесь есть девушка твоего возраста. У нее маленький сын.
— Она в тебя влюбилась?
Я растерялся:
— Не уверен. Хотя может быть.
— А ты, ты в нее влюбился?
— Я же сказал, она с тобой одного возраста. Немного старше.
— Ты не ответил на вопрос.
— Нет, это не так. Просто здесь нужны рукастые мужчины, у которых есть дрель.
— Ты взял ее с собой? Дрель?
— Да.
В телефоне снова тишина.
Потом я говорю:
— Мне кажется, я несу ответственность.
Я словно слышу голос Свана: «Кто знает и ничего не делает, тоже виновен».
В трубке раздается ее дыхание. Значит, она все еще у телефона.
— А помнишь, папа, как мы с тобой лежали на замерзшем озере и смотрели на растения подо льдом?
— Конечно, помню.
— Обещай позвонить.
— Обещаю.
— С днем рождения, папа.
По полоске света на полу в коридоре понимаю, что у соседа приоткрыта дверь. Он в халате, ждет меня.
— Не стоит вмешивать полицию. — Это первое, что произносит он, когда я выползаю за гороховым супом, который для меня сварил Фифи.
Мир вращается.
Все еще.
Он роняет это как бы невзначай, словно самому себе.
— Тебе не любопытно, почему тебя не убили?
— Нет.
— Тебя приняли за другого.
Я не спрашиваю, кто этот другой, и не говорю ему, что вполне возможно, что я это не я. Что не знаю, где мой конец и где мое начало.
— Ты боялся умереть?