– Вы будете жить долго, – тихо произнесла она– Вы будете жить много дольше, чем я. Со временем вы перестанете помнить и имя.
Граф опустился перед ней на одно колено и замер, как рыцарь, дающий обет.
– Мы связаны навсегда, вы и я. Клянусь, это правда.
В тоне его было больше суровости, чем страсти.
Мадлен уклонялась от его глаз; лицо ее запылало. Кажется, в Ветхом Завете говорится, что любовь подобна армии, развернувшей боевые знамена. Скрытый смысл аллегории поражал.
– Что-то нам с вами несладко, не правда ли, Сен-Жермен? – произнесла она глухо.– Всю жизнь я полагала, что наступление – дело мужчин, а капитуляция – привилегия женщин.
– А теперь вы желаете наступать? – спросил он, придвигаясь ближе.
Она неуверенно кивнула.
– А затем я пугаюсь, и все вокруг кажется мне ужасным.
Ее пальцы сжались вдруг в кулачки, и на графа обрушился град ударов.
– В свете так много красавиц. Я слышу, что они болтают о вас; я вижу, какими взглядами они вас провожают, и хочу их всех растерзать. Я умру, если вы меня бросите, хотя это признание не делает мне чести.
Сен-Жермен не сопротивлялся.
– Мадлен, вы ревнуете, но в том нет нужды.
– Разве? Вот уж не знаю! Мысль о том, что я могу вас вдруг потерять, меня просто бесит. Вы займетесь науками, вы устанете от меня, вы уедете на край света. Чтобы сделаться там русским царем или арабским математиком. С вас ведь станется, да?
Сен-Жермену захотелось рассмеяться, но он удержался и взял Мадлен за руки.
– Разумеется, время от времени я буду куда-нибудь уезжать. Вскоре, например, мне предстоит отправиться в Англию. Я обещал Мерэрбо. Но я непременно вернусь. И буду возвращаться всегда. Я не оставлю вас всю вашу жизнь – и не покину после. Любовь не для слабых, дорогая. Вы должны быть отважной.
Его темные глаза запылали.
– Око за око, Мадлен. Для меня покинуть вас также невозможно, как перейти без обуви через Сену. Даже если кровь нас не свяжет, это сможет сделать любовь.
Она улыбнулась, чувствуя, как в ней разгорается жар, и встряхнулась.
– Но кровь для вас – часть любви, разве не так? Граф помолчал.
– Кровь для меня все, дорогая. Став вампиром, я утратил определенные жизненные способности, не ощущая при том каких-либо неудобств. Но теперь мне хотелось бы их вернуть, чтобы любить вас со всем пылом телесной страсти.
Мадлен, привстав на коленях, всем телом прижалась к нему.
– Это не важно. Нет, не возражайте. Моя девственность тут ни при чем. Даже имей я соответственный опыт, обретенный в связях с дюжиной кавалеров, это ничего бы не значило.
– Надеюсь, что так, – тихо сказал он, целуя ее блестящие волосы.
Мадлен резко вздохнула, словно пробуя воздух на вкус. Он сдерживается, он ждет ее знака.
– Я умираю от счастья, – пробормотала она и заглянула ему в лицо.– Вы не позволите мне попробовать вашей крови?
Голос его был нежен, но тверд.
– Нет, дорогая. И если вы в своем безумии все же решитесь…
Она уже стащила с него жилет и взялась за пуговицы рубашки. Граф гладил ее лицо, ее плечи, потом отстранился.
– Пойми, Мадлен. Я боюсь за тебя.
– О, помолчите, пожалуйста, помолчите, – она опрокинулась на толстый, лежащий перед камином ковер и потянула его за собой. Падая, он заметил, как бьется на ее горле голубоватая жилка.
Пальцы ночного гостя совсем недавно извлекали мелодию из клавесина, теперь же его инструментом стала та, для кого он играл. Глаза девушки затуманились, она лежала перед ним обнаженная, ее шея, груди, талия, бедра пламенели в отсветах, исходящих от очага. Сен-Жермен начал с лица, покрыв его поцелуями, затем губы графа скользнули ниже. Мадлен застонала.
Она трепетала всем телом, его прикосновения сделались дерзкими, сильные пальцы завладели ее бедрами, каждый нажим их причинял сладкую боль. Боль все усиливалась, копилась, и когда прорвалась, девушка вскрикнула, взмывая к вершинам восторга, чтобы тут же низвергнуться в бездну, задыхаясь от спазмов. Когда все кончилось, она тихо заплакала и благодарно прижалась к нему. Чем отдарить его, как объяснить, что ничего подобного с ней никогда еще не случалось!
Теперь он казался ей ближе, чем что-либо на свете. Мадлен замерла, когда ощутила укус. Лицо ее озарила торжествующая улыбка. Она запрокинула голову и закрыла глаза.
Письмо алхимика Ле Граса барону Клотэру де Сен-Себастьяну.
«4 ноября 1743 года.
Барон! Повинуясь вашим велениям, я пытался напасть на след прежних моих сотоварищей, но ничего обнаружить не смог. Ясно только, что Париж они не покинули. Старик Валенар видел недавно Саттина, кто-то говорил ему о Домишо. Он считает, что гильдию приютил некий вельможа, который, скорее всего, вам известен.
Теперь о другом. Вы приказали мне отыскать князя Ракоци. Я право же не пойму, зачем это вам. Вы ведь и сами коротко с ним знакомы. Прошлой ночью возле особняка д’Аржаньяков я подошел к вам с разговором, но вы прогнали меня. Почему? Я проследил за вами и понял, что чуть было не помешал вашему свиданию с князем. Вы говорили с ним в холле, я это видел через открытую дверь. Далековато, конечно, но с вами определенно был он. Я узнал его не только по черному одеянию. Никто больше не умеет так двигаться, и ни у кого не мерцают столь странно глаза.
Барон, я вовсе не желаю дерзить, но все же мне хотелось бы знать, что побудило вас заставить меня заниматься бесплодной охотой. Если это проверка, то ладно. Надеюсь, теперь вы вполне доверяете мне. Но если это уловка, чтобы, сохранить секрет драгоценных камней для себя, я буду крайне раздосадован. Впрочем, досада моя может улечься, и довольно легко.
Я буду у вас нынче вечером, мой барон, и мы обсудим это подробнее. Горсть алмазов гарантирует, что я на все закрою глаза. Две горсти – и я уеду из Франции навсегда, а вы сможете надувать своих недалеких сподвижников так долго, как вам это заблагорассудится.
Искренне ваш Ле Грас».
ГЛАВА 4
Маркиз де Шеню-Турей предложил руку Мадлен и отступил в сторону, пропуская ее в свою карету. С достоинством наклонив голову, он дал пройти и Кассандре, служанке Мадлен, которая заискивающе ему улыбнулась. Затем маркиз обернулся к кучеру. Его голос был тих и спокоен.
– Анри, нас ожидают не ранее чем через час Правь аккуратнее и не гони лошадок.
Щеголеватый малый, сидевший на козлах, кивнул, и Шеню-Турей с выражением предупредительного внимания на лице занял свое место в карете.
– Если вы готовы, мадемуазель, мы можем отправляться.
Мадлен пренебрежительно повела плечами. Ей не нравился этот изысканный хлыщ – с кукольным личиком и порочной улыбкой.
– Как вам будет угодно, маркиз.
– В таком случае едем.
Он стукнул в потолок тростью, отделанной янтарем. Она хорошо гармонировала с бледно-коралловыми цветами его наряда. Послышался свист хлыста, и карета тронулась в путь, покинув двор особняка д'Аржаньяков.
Сложная система рессор смягчила толчок, не причинив никакого беспокойства пассажирам. Выезды, снабженные подобной защитой, были практически неуязвимы для любых дорожных ухабов. На дверных панелях кареты, окрашенных в светло-оливковый цвет, красовались гербы с горностаями. Родословная Шеню-Туреев уходила корнями к Филиппу Августу I.
Все было безукоризненно – и четверка бледно-коричневых лошадей с выбеленными гривами и хвостами, и стоящий на запятках лакей в зеленой ливрее, и салон, обитый желтым атласом вкупе с бархатом цвета морской волны, и замечательно мягкие подушки сидений.
– Маркиз, я в восторге, – проронила Мадлен после продолжительного молчания.– Ваш выезд просто великолепен.
Она недовольно поморщилась, ибо сказала неправду. На деле тут многое было слишком уж чересчур – взять хотя бы беленые гривы лошадок.
Однако Шеню-Турей отнесся к сказанному как к должному.