— Какая муха его укусила? — интересуется Лиз, отрывая глаза от калькулятора. Она пыхтит над расчетами — я иду на любые хитрости, чтобы мучиться с цифрами не приходилось мне.
— Откуда я знаю, — отвечаю я, отдавая ключ миссис Робертсон.
— Неужели у него закончились билеты на «Мышеловку» в амфитеатр и бельэтаж?
— Возможно. — Смеюсь. — Или оказалось слишком много желающих на «We Will Rock You!»[4].
— Эй вы, достали! — произносит Тони громким шепотом, кладя трубку.
— Я все слышу, — заявляет миссис Робертсон, которая уже стоит у лифта.
— Что за фигня?.. — одними губами спрашивает Тони, когда старушка входит в раскрывшуюся кабину.
Мы с Лиз пожимаем плечами.
На столе Тони надрывается телефон. Консьерж расплывается в милейшей улыбке, из чего я заключаю: звонит важный клиент. Лиз продолжает возиться с цифрами, подсчитывая, сколько мы должны за противозачаточные таблетки «наутро после» и все остальное, что пришлось сегодня купить. Решаю звякнуть в хозяйственную службу, удостовериться, что номера убраны и в них можно вселять людей — с наступлением вечера постояльцы прибывают толпами. Джеки начинает ныть мне в ухо, негодуя по поводу разбитой лампы в номере двести сорок, и как раз в эту минуту появляется девушка-цветочница по имени Дженни.
Светловолосая, в ярком пашмина-шарфе, задрапированном на плече, Дженни приходит несколько раз в неделю, чтобы заменить в отеле цветы. По понедельникам она занимается номерами, по средам — общими залами и вестибюлем, по пятницам — ресторанами и баром. Когда речь идет об управлении гостиницей в целом, цветы могут показаться глупым пустяком, но, поверьте, они играют очень важную роль. Поскольку создают атмосферу отеля. В «Бентли», например, на цветы тратят четыре тысячи фунтов в месяц, в гостиницах поменьше, типа нашей — около трех. Неплохая сумма договора для того, кому удалось его заключить. Прибыль можно утроить, если получаешь заказы на банкеты и свадьбы.
Дженни «переболела» загородными букетами и теперь зациклена на тропических цветах. Сочных и броских, совсем без запаха. Мне они, сказать по правде, не по вкусу. Впрочем, моя задача — просто работать в декорированном ими вестибюле. Кого волнует мое о них мнение?
Обычно Дженни приезжает с уже готовыми цветочными композициями и останавливает мини-фургон перед отелем, где Стив следит за ним на случай, если покажутся инспекторы дорожного движения. Минут десять Дженни украшает приемную и треплется с Лиз о своих двух чадах. Клянусь, о семье цветочницы мне известно больше, чем о своей собственной. Сейчас оба ее ребенка в постели с гриппом, и Лиз почему-то сочувственно стонет. Ухожу к другому концу стойки, подальше от их болтовни. На работе мне еще мучиться добрых два часа, а последствия вчерашней гулянки дают о себе знать. Скорее бы очутиться дома, на диване, съесть тарелку супа и пораньше лечь.
— Хрен знает что такое! — очень громко и крайне непрофессионально восклицает Тони.
— Поосторожнее с выражениями, — говорит Дженни, поворачивая голову.
— Прошу прощения, — произносит Тони с натянутой улыбкой. — Понимаешь, я только что отменил все заказы в «Айви», и вот мне звонит чертовски важный клиент и говорит, что хотел бы именно там заказать столик на шесть.
— Какая досада, — бормочет Дженни, укрепляя какую-то мясистую красную ерунду с белой тычинкой, похожей на спутниковую тарелку.
— Случайно, не Мастерсом? — спрашиваю я.
Тони кивает и обхватывает склоненную голову руками.
17.00–18.00
Сколько бы Тони ни кусал локти — делу, увы, не поможешь. Он удерживал столики в «Айви» как только мог долго, тем не менее попал-таки впросак. Теперь полушепотом беседует с кем-то по телефону. Голову наклонил низко, говорит почти себе в грудь. Когда он пытается что-то уладить, всегда ведет себя именно так. В этот раз, по-видимому, ничего не выходит — Тони непрерывно почесывает лоб. А минуту спустя кладет трубку и устремляет взгляд в пространство перед собой, видимо, напрягая мозги.
Лиз и Дженни прекращают разговор, и цветочница, взяв оранжевую композицию правой рукой и вазу с зелеными листьями — левой, идет в бар. Как только за ней закрываются стеклянные двери, в вестибюль вылетает Джино.
— Мать твою! — Он подскакивает к стойке и в жутком отчаянии наваливается на нее грудью. — Знаете, — произносит он, закатывая глаза, — бывают случаи, когда не грех наложить на себя руки. Для меня денек именно такой. О Господи! Проклятый ревизор. Готов поспорить, сейчас он пересчитывает оливки! Одна, две, три… — Тонкими длинными пальцами он вынимает воображаемые оливки из воображаемой чашки.