Книга Гордона рассказывает о преображении личности — преображении столь полном, что когда пришло освобождение, пленные прощались со своими стражами–садистами не с мстительной ненавистью, а с добротой. Жизнь самого Гордона приняла неожиданный поворот. Вопреки прежним планам, он пошел в духовную семинарию и стал пресвитерианским пастором, а впоследствии настоятелем капеллы при Принстонском университете. Умер Гордон в начале 2002 года, вскоре после завершения фильма о его жизни.
В начале 1940–х годов в джунглях Таиланда бок о бок существовали два мира. Чудо у реки Квай состояло в создании новой общины, островка Царства Небесного в, казалось бы, совершенно непригодных для этого условиях. Это духовное братство было более крепким и реальным, чем смерть и отчаяние.
Все как один, узники прилепились к отчаянной надежде: их жизнь не закончится в таиландских топях, они доживут до освобождения и вернутся на родину. Но даже если этого не случится, они будут строить общину веры, красоты и сострадания, спасая души там, где гибнут тела.
Быть может, нечто вроде этого и имел в виду Христос, когда снова и снова возвещал весть о Божьем Царстве. В жестоком и дисгармоничном мире может вырасти новое общество. Оно будет жить в надежде на избавление, а пока избавление не настало, будет стремиться к соприкосновению с иным миром. И весть об ином мире реально положит начало грядущему владычеству добра на земле.
«Верить в сверхъестественное — не значит верить, что после успешной, приятной и относительно добродетельной жизни человек попадет в лучшую из замен этого мира; или что после бедствий и голода он получит компенсацию в виде всевозможных благ. Это значит верить, что сверхъестественное — величайшая реальность здесь и теперь».
Глава 11. Ценность Земли
Мы видим либо пыль на оконном стекле, либо пейзаж за окном, но никогда не само стекло.
Хозяин гостиницы посоветовал нам с женой приехать на спектакль пораньше, но мы и не догадывались, что нас ожидает. Мы и еще одна супружеская пара отправились из Чикаго в канадский Стратфорд посмотреть классическую шекспировскую постановку «Мера за меру». Классика, как оказалось, была относительная.
Явившись в зал загодя, мы обнаружили, что наши места заняты. На них расположились два живописно–эксцентричных персонажа. Девушка с «ершиком» рыжих волос и пирсингом, одетая в черное кожаное бикини, небрежно поигрывала плеткой и цепями. С ней наручниками был соединен пышный трансвестит при полном параде.
Сценические декорации изображали не Вену XVI века (где, по Шекспиру, происходит действие), а современный ночной клуб, где с потолка свисала клетка для стриптиза. Неряшливого вида ведущий взял микрофон и проинформировал зрителей, как вести себя при аресте и обвинении в употреблении наркотиков, а также сообщил любителям искусств, что при желании они могут полностью разоблачиться… Когда начался спектакль, по рядам ходили актеры–полицейские с фонариками и светили в лица. Лампы–вспышки со стробоскопическим эффектом и вой сирен сообщали полицейской «облаве» реализм.
Сюжет шекспировской пьесы, действие которой постановщик Михаил Богданов перенес в современный Стратфорд, состоит в следующем. Анджело, молодой наместник герцога, решает усилить свою популярность среди сторонников строгих мер. Как ни странно, в Вене, городе «отрытого порока», полного взяточничества, коррупции и борделей, он выбирает показательной жертвой Клавдио. Единственная же ошибка Клавдио состояла в том, что он до свадьбы разделил ложе с невестой. Горя желанием продемонстрировать свое рвение, Анджело воскрешает давно забытый закон, согласно которому сексуальная распущенность карается смертью.
Однако сам Анджело — лицемер. Когда Изабелла, сестра Клавдио — молодая послушница, готовившаяся к полному постригу — приходит просить за брата, Анджело предлагает ей циничную сделку: она становится его любовницей, а он дарит Клавдио жизнь. В противном случае Клавдио умрет под пытками.
Изабелла мучается, разрываясь между желанием спасти брата и желанием соблюсти невинность, но в итоге на уступки наместнику не идет. Как ей ни тяжело, она скорее позволит брату умереть, чем уступит грязному шантажу.
Сквозь всю пьесу красной нитью проходит вопрос: есть ли у человека силы в трудное время плыть против течения? У Изабеллы сил хватило, несмотря на страшную цену, которую ей, быть может, придется заплатить. В итоге Шекспир выручил Изабеллу, проведя через ряд сложных поворотов сюжета. Но счастливая развязка случается лишь после того, как Изабелла доказала свою твердость. Название же пьесы взято из Нагорной проповеди: «Ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какой мерою мерите, такою и вам будут мерить» (Мф 7:2). В итоге Анджело получил за свои прегрешения полной мерой.
Стратфордская постановка Богданова заканчивается тем, что Изабелла стоит в луче прожектора, а над ней висит клетка, теперь заполненная стриптизершами, трансвеститами и хулиганами из бара. Все звери обузданы. Режиссер, по–видимому, хотел сказать, что в мире коррупции, продажного секса и искаженных ценностей исцеление начинается с того, что кто–то один встает на твердую позицию.
Тем вечером я уходил из театра с мыслью о контрасте между соблазнами земного мира и духовной силой, необходимой для сопротивления им.
Незадолго до этого спектакля я читал книгу историка Робина Фокса «Язычники и христиане», рассказывающую о ранних христианах и Римской империи. Мораль римлян высшего общества во многом походила на нравы из пьесы Шекспира: внешняя видимость добродетели и глубочайший упадок за закрытыми дверями. Рим гордился терпимостью к любым взглядам. Казалось бы, такое толерантное общество не будет иметь ничего против еще одной религии, пришедшей из Палестины.
Один император предложил водрузить статую Христа в пантеоне среди других богов, но христиане отказались: у них не было ни малейшего желания стать еще одной закуской на «шведском столе» прирученных религий. Они отказывались от идоложертвенного, отрицали языческих богов и притязания императора на божественность. Вместо этого они провозглашали верность невидимому Царству, которое выше зримой империи Цезаря.
Подобно шекспировской Изабелле, христиане были убеждены, что стоят у опасной грани, пролегающей между добром и злом: любой неосторожный шаг чреват падением. Они понимали, что их выбор важен и для Бога, и для Царства Божьего, ради пришествия которого они трудились. Во время гонений некоторые римские чиновники сочувственно уговаривали христиан выполнить нужные обряды хотя бы для вида, но большинство последователей Христа отказывалось, предпочитая мученическую смерть.
После спектакля в Стратфорде я задумался и о параллелях с нашим временем. Современный Запад терпим к любому поведению и любым взглядам. У нас не любят лишь притязаний на абсолютную истину. Одобряем мы и религию, если только она не требует от нас слишком больших усилий. Как в Римской империи и Вене XVI века, в нашем обществе не предусмотрено места для невидимого Царства, которое требует от нас бескомпромиссной, безусловной верности.
Христианство учит, что на планете Земля сосуществуют и постоянно взаимодействуют два мира. Иногда эти миры пересекаются. Люди же играют в разворачивающейся драме центральные роли. Исходя из этого понимания, я и должен выстраивать свою повседневную жизнь. Согласно Посланию к Евреям, вера есть «уверенность в невидимом» (Евр 11:1), сведение двух миров воедино.
Епископальный священник Мортон Келси показывал мне экземпляр Нового Завета, из которого он ножницами вырезал все упоминания о невидимом мире. В итоге страницы еле–еле держались вместе, поскольку из семи тысяч стихов пропала треть. Этим способом Келси пытался продемонстрировать, сколь далеко мы отошли от новозаветных понятий. Апостол Павел столь сильно мечтал о невидимом мире, что даже признался филиппийцам: «Имею желание разрешиться и быть со Христом, ибо это несравненно лучше» (Флп 1:23). А вот другие парадоксальные его слова: «Мы смотрим… на невидимое» (2 Кор 4:18).