— Э, девочка моя, твой отец был не так-то прост. Не был бы он Рыжей Бородой, если бы выложил перед тобой сразу все карты, к чему ты тогда еще не была готова… — тряхнул головой Хельмут и резко вспомнил: — Так кто-нибудь в этом доме нальет мне, наконец? Мы сегодня, как-никак, никого не хороним, и причин киснуть у нас нет. Так давайте, что ли, выпьем за здоровье?
Отвлекшись от печальных воспоминаний и настроившись на более бодрый лад, все дружно наполнили большие глиняные кружки пенным элем, тут же плеснувшим через края и испоганившим докторскую скатерть.
— Итак, — тоном конферансье продолжил пират, утерев бороду рукавом и хитро прищурившись, — рассказывал ли тебе папаша, милая моя Шейла, о том, как ему самому досталась «Золотая сколопендра»?
— Конечно. Он захватил ее в честном бою, а потом переименовал и довел до ума… — ответила она не так уверенно, как хотелось бы. — Разве не так?
— А вот и нет! — радостно воскликнул Хельмут, даже слегка подпрыгнув на стуле, отчего тот обреченно скрипнул. Еще пара таких эмоциональных проявлений, и мебель не выдержит дородного мужчину. — Конечно, любому отцу хотелось бы выглядеть сильнее, хитрее и отважней в глазах своего дитяти, вот старина и придумал эту невинную историю… Но на самом деле у него была своя тайна, о которой знали только мы вдвоем, да красотка «Сколопендра». Но она-то вряд ли сболтнула бы тебе свою историю…
— Пффф… — Шивилла неожиданно беззаботно махнула рукой и сдула тонкую шапочку пены со своего пива. — Поменьше пафоса, дядя, мы не в театре. И не подмигивай так, словно пытаешься закадрить трактирную девку. Если весь твой «страшный секрет» заключается в том, что «Сколопендра» досталась отцу каким-то грязным путем, то не думай, что меня может это смутить. Что он, убил за нее кого-то ножом в спину, предал, поднял бунт на корабле?.. Нет, Хельмут, от того, что я это узнаю, мое отношение к нему уже не изменится. От этого он ни на секунду не перестанет быть тем самым Рыжей Бородой. А такое старье ворошить, того, дурной тон.
— Какая ты ехидная, капитан Гайде… Хочешь сказать, что я уже не пользуюсь успехом у трактирных девиц?
— Нет, нет, только не обижайся, кэп… Еще как пользуешься, и не только у них. Но что ты там рассказывал о моем отце?
— Ах да, я как раз собирался раскрыть тебе тайну того, как к нам в руки само пришло такое великолепное судно… Это непростая история, в которой до сих пор, спустя столько лет, остается много необъяснимого. И даже сейчас я, вспоминая об этом, диву даюсь, как моему другу достало ума сыграть в эту игру…
На дворе тем временем смеркалось. Ночь украдкой просачивалась в открытое окно, развевая тонкие занавески, постепенно наполняя комнату загадочным полумраком. Фитилек единственной стоявшей на столе лампадки сгорел больше, чем наполовину, и теперь вспыхивал и мигал, утопая в чашечке с маслом, отбрасывая на предметы причудливые блики. В таком освещении лицо капитана Пратта, который и так изо всех сил нагонял на себя важности, приняло особо торжественное выражение. Ненадолго повисшее молчание нарушил скорбный вскрик какой-то ночной птицы.
— Я сейчас лампу принесу, — Лауритц хлопнул в ладоши, разгоняя тишину, — раз уж мы собираемся сидеть ночью…
— Дело говоришь! И рому тогда захвати по дороге парочку бутылок, — окликнул его вдогонку пират, — а то ночь длинная, — и приступил к своему повествованию. — Случилось это без малого тридцать лет назад. Тогда некоторых здесь присутствующих еще и на свете не было, а мы с твоим отцом, Шивилла, были моложе, чем ты сейчас, а о капитанстве только мечтать могли. Батя твой был гол, как сокол, и свободен, как ветер, а я — как он. Тогда его еще даже Рыжей Бородой не величали, потому как борода у него была — не борода, а так, баловство… Навроде как у твоего дружка, — он с усмешкой кивнул в сторону вернувшегося врача, который принес все, что от него требовалось, а теперь подошел к открытому окну. — Эй, док, ты что это, знаки кому подаешь? — насторожился Пратт.
— Да ни в коем разе. Я просто окно закрыть…
— А, вот это правильно. Не хотелось бы, чтобы меня прихватил радикулит или искусало комарье… Так, о чем это я? Ах да! Не было тогда еще никакого «Рыжей Бороды», а все звали его запросто, как мама с папой нарекли — Шимус Гайде…
Закрыв окно и задвинув шторы, Лауритц зажег лампу поярче, что мигом развеяло всю мрачность и трагичность, вытесняя ее атмосферой уютных дружеских посиделок. А сам он тихонько присел рядом с Шивиллой, подпер подбородок кулаком и развесил уши, пристально внимая истории бывалого пирата. А оказалась она действительно интересной и захватывающей, почти сказочной, и судовой врач пожалел потом о том, что не записал ее со слов рассказчика куда-нибудь, пока была возможность.