Она кивнула, но вместо того, чтобы продолжить тему, серьезно посмотрела на меня и произнесла:
– Кэтрин, ты очень необычная девочка. Тебе это уже известно, не так ли?
Я замялась, ни в чем не сознаваясь, но она продолжала, точно услышала «да»:
– Так вот, необычные люди иногда видят необычные вещи. То, чего другие люди не видят. Это не означает, что этих необычных вещей в действительности не существует. Если ты их видишь, это вовсе не значит, будто ты ошибаешься, будто ты сумасшедшая.
Все, кто беседовал со мной до сих пор, избегали даже употреблять слово «сумасшествие», хотя мне самой не раз приходило в голову, что я безумна. На глазах у меня выступили слезы.
– Не сумасшедшая? — переспросила я тихим голоском, вся замирая от надежды.
Доктор Кэррол покачала головой:
– Я не могу обещать тебе, что ты когда-либо перестанешь видеть «гостей». Но я могу научить тебя жить, не считаясь с этими видениями.
– Но кто они? — настойчиво спросила я. — Откуда они приходят?
– Мы пока точно не знаем, — ответила она, помолчав. — У нас есть кое-какие догадки, но с твоими родителями мы их пока обсуждать не можем. Однако… — доктор Кэррол на миг шаловливо приложила палец к моим губам и улыбнулась. — Кэти, ты умеешь хранить тайны? Это будет наша тайна — твоя и моя. Она не для твоих мамы и папы, не для твоих лучших друзей, ни для кого, идет?
Я обрадованно кивнула.
– Постараюсь объяснить тебе это попроще, — начала она. — Другие Кэтрин — они… точно эхо. Знаешь, когда в лесу что-нибудь прокричишь, тут же тебе отзывается твой же голос… Вот и они — всего лишь твои отголоски. И причинить тебе вреда не могут.
– Но они существуют на самом деле?
– Не в том смысле, в каком существуешь ты, — проговорила она. — Видишь ли… — доктор Кэррол призадумалась. Затем вновь улыбнулась: — Вытяни вперед левую руку.
Я послушалась.
– Ага, не опускай пока, — попросила она. — А теперь оглянись по сторонам. Замечаешь ли другие отголоски?
Я обвела взглядом комнату. Как и следовало ожидать, Крикунья и Ревушка оставались на своих местах. Кроме того…
Я остолбенела.
На кровати, бок о бок со мной сидел еще один «отголосок»: точная моя копия, одетая совершенно так же, как я, с заколками-цветочками на тех же прядях, вылитая я, вот только она… она держала на весу свою ПРАВУЮ руку.
– Что ты видишь? — спросила доктор Кэррол.
Я рассказала все, как есть. А затем, оглянувшись, обнаружила, что отголосок исчез.
Так я начала, хоть и смутно, но понимать, что такое на самом деле отголоски…
Недели через две меня выписали, и хотя дома число отголосков вновь умножилось, я их больше не пугалась; с помощью доктора Кэррол, преподавшей мне технику аутотренинга, я научилась воспринимать их как неизбежный фон, как фигурки на экране телевизора, который включается и выключается по каким-то своим капризам. Я начала повнимательнее приглядываться к отголоскам, изучать их: одни выглядели плоскими, точно нарисованными в воздухе акварелью; другие — расплывчатые, с зыбкими контурами — неуверенно мерцали, словно наша реальность их не выдерживала. Год от года, вместе с моим словарным запасом, развивалась моя способность адекватно описывать видения — и все свои наблюдения я честно докладывала доктору Кэррол.
Вернувшись в школу, я обнаружила, что за время отсутствия моя репутация вконец испортилась: стало известно, что меня положили в больницу, и хотя по мерке взрослых термин «нервное истощение» довольно-таки нейтрален, для детей он оказался лишним предлогом, чтобы окончательно вытеснить меня на обочину. Одноклассники — хорошо еще, что не все — орали мне вслед в коридоре: «Эй, нервная!» Если я протестовала и обижалась, они радовались еще пуще: «Эй, нервная, не психуй! А то опять в дурдом загремишь!» Мне оставалось лишь по возможности игнорировать их. Я говорила себе: «Ты ведь можешь не обращать внимания на отголоски, так неужели с этими кретинами не справишься?»
Но даже те из одноклассников, кто меня не изводил, держались поодаль, и мое одиночество из терпимого сделалось глубочайшим. Родителям я ни на что не жаловалась, руководствуясь благоразумной — и, как правило, верной — аксиомой, что в подобных случаях от взрослых больше вреда, чем помощи. Я продержалась до перехода в старшую школу, где надеялась раствориться в толпе других учащихся, где на фоне многочисленных хулиганов, наркоманов и банд девочка с двухнедельным стажем в психушке должна была, по идее, считаться даже слишком нормальной. Но некоторые из одноклассников помнили о моих злоключениях и продолжали с упоением меня донимать; моим единственным утешением оставалась музыка, а единственной подругой — доктор Кэррол.
Почти все — если не все — отголоски последовали за мной в новую школу; но, к счастью, большинство из них, казалось, не обраша-ли на меня внимания: просто ходили, разговаривали, смеялись, бегали, точно образы на киноэкране, вот только этим киноэкраном был окружающий меня мир. Лишь некоторые, подобно Роберту, порой заговаривали со мной. Иногда они пытались проделать это прямо на уроке, и я собирала всю волю в кулак, чтобы сохранить невозмутимый вид. Где они никогда не появлялись, так это на занятиях музыкой с профессором Лейэнгэном. В итоге я даже поняла почему: в его доме был только один рояль, и сидя за ним, я просто физически не могла видеть других отголосков, хотя они, несомненно, сидели со мной на одном табурете. Правда, время от времени до меня доносились обрывки мелодий, которые наигрывали чужие пальцы, в какой-то другой реальности: некоторые играли хуже меня, некоторые — совсем как я, а некоторые, что меня ужасно раздражало, лучше.
Очень редко случалось так, что я оказывалась с кем-то из отголосков наедине. К примеру, одним мартовским ненастным днем, возвращаясь домой из школы, я вдруг обнаружила, что меня догоняет улыбающийся Роберт с пейнтбоксом под мышкой.
– Привет, — сказал он.
Я огляделась. На улице не было ни души — кто помешает ответить? О степени моего одиночества можно судить по тому факту, что мне очень захотелось отозваться.
– Привет, — сказала я.
Роберт повзрослел, но, в отличие от меня, ему это шло. Я пока отставала в физическом развитии: многие мои одноклассницы вытянулись и округлились, а я так и оставалась плоскогрудым недомерком. А он подрос, его мускулы налились силой, да и голос стал ниже. С каждой секундой я все неуютнее чувствовала себя в его обществе — слишком странные чувства он возбуждал во мне. Но я попыталась быть вежливой и даже улыбнулась.
– Я смотрю, тебе все-таки подарили пейнтбокс на Рождество, — сказала я.
– Да. Полный улет! А тебе купили ту программу для оркестра? Это было так давно, что я уже и забыла о ней. Я кивнула. Мы долго шли молча, затем он тихо сказал:
– Как жаль, что мы не можем быть вместе. Меня пробил озноб.
– Насколько я понимаю, это невозможно, — промямлила я, чуть прибавляя шагу.
Задумавшись на миг, Роберт печально кивнул:
– Да, наверное, ты права. У меня возникла одна мысль.
– Скажи, ты видишь… их? — спросила я. — Других? Он озадаченно уставился на меня.
– Других?
Значит, не видит. Этого и следовало ожидать.
– Ладно, проехали, — сказала я. — Еще увидимся.
Я свернула, но он потянулся ко мне, точно желая взять меня за руку! Несомненно, ему бы это не удалось, но проверять свое предположение я не стала: отпрянула, сунула руку в карман, прежде чем он прикоснулся — или не прикоснулся — к ней.
Роберт обиженно насупился.
– Неужели ты не можешь задержаться?
Его взгляд, его интонация… что-то в них меня беспокоило. Внезапно возникло чувство, будто мы с ним занимаемся чем-то противоестественным.
– П-п-прости, — проговорила я и, повернувшись, бросилась бежать. Он не стал догонять меня. Просто провожал меня взглядом — как мне показалось, целую вечность. Я шла и шла, не поднимая головы. А когда все-таки оглянулась, Роберт исчез, точно его сдуло ветром. Может, так оно и случилось.