– Кашлей сильней, ну что же ты?! Видишь мать, внучок накурился, говорит, не будет, а ты не давай, надо дать, мне тятя (старинное русское название отца) вот также дал покурить. Так я аж в двадцать пять лет первую цигарку закурил, при отце стеснялся курить, да и он запрещал, тогда строго было. Пока не разрешил и то при посторонних запрещал – стыдился. А ноне только от соски оторвали, а он уже курит. Запрещать это не выход, эта нынешняя школа ребятишек портит, раньше нас не так учили, ставя коленями на горох, до мозгов быстро доходило. При церкви обучались, дураками никто не вырос.
– Ты посмотри что натворил, ребенок закашлялся, не слушай его внучок не надо курить, попей парного молока, – и предложила мне крынку с молоком, я немного отпил, стало легче.
– Спасибо очень вкусное молоко в городе не такое, – и пошел умываться.
– Гляди-ка опять твой друг идет, еще один куряка, – сказала бабушка, посмотрев в окно. – Ни свет, ни заря, а он уже тут как тут!
– Дед Сергей что ли, Башлыков?!
– А кто же еще в такую рань за табаком ходит. Дай ты ему этого табака побольше может недельку от него отдохнем. Ходит и ходит.
– Так он его больше нюхает, чем курит.
– Какая разница курит или нюхает. С котомкой идет никак куда-то собрался.
Дед Сергей зашел в избу.
– Здорово Михаил и ты кума здравствуй, все по хозяйству хлопочешь. Ныне жарко будет, с утра солнце припекает. А я вам карасиков принес, племяш мой Коля Минин поймал, – и подал бабушке котомку с рыбой, присев на лавку рядом с дедом.
– Где он его ловил то? – спросил его дед.
– На Машарихе, да хорошо поймал, нам с бабкой полведра дал, а куда нам его столько, завтра снова поймает.
– Машаришный карась вкусный, мать вечером пирог застряпает. Ну как там в вашем околотке дела? Я слышал, Росляков Коля в ваш колодец на мотоцикле упал. И как его туда угораздило?!
– Упал, да еще как упал, мотоцикл ему голову пробил, сейчас она у него как у Чапаева бинтом обмотана. Мужики мотоцикл еле из колодца вытащили, веревками цепляли, Всю воду нам испортил, бензином пахнет, придется его чистить.
– Он что колодец не видел, никак в двадцати метрах от дороги находится не меньше?
– Так в стельку был пьяный, видимо заснул. Сам знаешь он же без кисти, а мотоциклом управляет, одной рукой рулит. С трактористами на поляне напротив моего дома на канатопке пировал, еще на гитаре на всю ивановскую песни блатные пел. Одной рукой по струнам бьет и поет, много песен пел, в тюрьме сидел вот и научился. Весь сруб у колодца сломал, ноне мужики новый сделали.
– И когда у вас мужиков эта водка в глотке застрянет. Как только ребятишек не задавил, нет на вас управы. Участкового надо вызывать,– вмешалась в их разговор бабушка.
– Так участковый уже был, посевная же идет, управляющий его вызвал. ЧП – механизаторы запировали. А погода ждать не будет, трактора простаивают.
– Я позавчера ходил в контору, говорят, что отсеялись? – спросил его дед.
– Нет, не все отсеяли. Участковый посадил пьянчуг в кузов своего газона и повез в райцентр, грозился на пятнадцать суток посадить. Но потом передумал, по дороге в лесочке на горке высадил.
– Так они опять запируют.
– Не запируют! Уполномоченный всех пьянчуг в шеренгу выстроил, вытащил из кобуры пистолет и стал их расстреливать. Пострелял над головами, попугал, трактористы на землю упали и на карачках минут двадцать ползали, просили не расстреливать. Вот это я понимаю – закон! Как при Сталине! А то, что для них пятнадцать суток, тьфу! Проспятся и снова за свое, а так до уборочной хватит вина не пить и бабам своим подмога, сенокос не за горами.
– Хорошего нам дали участкого, а он откуда, – поинтересовался дед.
– Говорят из города. Не слышали, у его теленка кто-то хвост отрезал, пришлось сдать в загоскот. Пьянчуги эту пакость сотворили, нормальный человек до этого бы не додумался, как скотину им не жалко. Мстят.
– Нет, не слышали, совсем совесть потеряли, войну забыли, – сказала бабушка, накладывая кашу нам с дедом в тарелки.
– Совесть, а у кого она сейчас есть, совесть то эта, что у государства у партии она имеется, – ответил ей дед. – Ты посмотри, что они учудили, из городов по деревням высылают инвалидов войны. Видишь ли, неприятно на них смотреть – калеки. Мешают им жить. Я сам трижды ранен, слава Богу, что ноги руки целы, а так бы жил в городе пади тоже выслали в деревню. Взять нашего Степана его нам прислали года полтора назад мужик без обеих ног вся грудь в орденах, а живет на постояле даже угла не дали. Да и куда он один без обеих ног то ни дров, ни воды принести. Намедни с ним разговаривал, а он, оказывается, воевал на белорусском фронте, а я на украинском – соседями были. С ним говорю, а у самого ком в горле обидно ему плачет, а мужик видно здоровый был, если ноги ему приделать думаю, под два метра ростом будет, а он на подшипниках ездит. Здесь ноне в кузнеце был так ему мужики новые «ноги» сделали, подшипники побольше размеров нашли к его коляске. А куда он на маленьких то, дождь пройдет, а он с места не может сдвинуться, вязнут, и крыши над головой нет. Пока до укрытия доберется, весь промокнет ему бы в доме инвалидов жить или бабу найти, так, кто такого калеку возьмет одна обуза. Вот тут и подумаешь, за что воевали? Конечно, воевали не за власть, за своих родных воевали, за счастливое будущее наших детей и внуков, а государство видите, что делает, бросила всех инвалидов. Живите, как хотите. Вот увидите, наступит бесовское время, государство всех нас крестьян бросит, совесть вообще потеряет, и не вспомнит, как досталась нам победа, ни до этого будет, деньги у всех на уме только деньги. А что их много надо, денег то, если что одежду обновить, чашки новые купить, на еду немножко, ту же соль сахар. Что еще нужно человеку, да ничего живи и радуйся жизни. Я вот так понимаю.