— Я внимание обратила на колокольный звон, — Ирина поставила в центр стола блюдо со стопкой блинов, к которым тут же потянулись руки. — Неужели разрешили?
— Не то слово, никогда такого не слышал, — подтвердил Ирин муж. — Даже закрытые церкви пооткрывали для сегодняшнего звона. Непонятно откуда и колоколов столько взялось.
— Может, и гонения на церковь остановят? — Шукшин расстегнул мешавшую пуговицу на рубашке, галстук он уже снял.
Холмогорцев криво усмехнулся:
— Поверьте, вот такого уж и вовсе не надобно, только хуже будет. Вы просто не видели, как церковь всего за четверть века весь свой оставшийся авторитет профукала.
— Стёпа, не надо!
— Чего не надо, Надь? Пусть люди знают, как это мерзко, когда вместо отеческого наставления на путь истинный с тебя только деньги сосут и мозги э… Ну, вы меня поняли.
Шукшин задумчиво держал стакан в руке.
— Слышал я уже о таком и не только от тебя одного. Вы, люди из безрадостного будущего, почему-то именно в этом мнении на редкость солидарны. Значит, не все так гладко в датском королевстве. Наверное, судьба у нас русских такая — Изведать рая духом, выбивая ногами чечетку на адовой каменке.
Все замерли, будто стараясь в наступившей тишине поймать отзвуки прозвучавшей невзначай мудрости. Её точно стоило запомнить! Глаза хозяина студии тут же заволокло, видать, мысли унеслись куда-то далеко-далеко. На него с улыбкой взирала жена Ирина. Холмогорцев же даже не сразу осознал, что его рука сами собой потянулась за бутылкой. Почему-то резко захотелось накатить. Глаза у Нади нехорошо при этом сузились, и Степан сделал примиряющий жест рукой. Был за ним косяк перед Новым годом, когда соседи позвали их на ужин. Старый год, так сказать, спровадить восвояси.
Степа как раз в тот вечер подошел с работы, где с профессурой и аспирантами успел малость «сбрызнуть». Ну а как без этого в Советском Союзе? Пили все — от простого слесаря до орденоносных академиков. Различие было только в количестве и качестве выпивки. Непьющие считались людьми подозрительными, и лишь жуткая болезнь была уважительной причиной. Так болезные все равно сидели рядом со стаканчиком сока. Главное — не отрываться от коллектива. Наверное, отсюда пошли «посиделки» в саунах, так принятые в девяностые. Именно там под водочку зачастую принимались самые важные бизнес-решения. И если ты человек непьющий, то тебе трудно было стать «Новым русским».
Холмогорцев в тот вечер отринул былую толерантность и едко прошелся насчет последних событий в национальных окраинах империи. Благо информацией он обладал большей, чем рядовой обыватель. Хозяина, пусть уже и чисто московского армянина, это здорово задело. Обычно он привык, что к его родине русские относятся с некоторым пиететом. Здесь же буквально бульдозером прошлись по всем диким для русского человека обычаям и привычкам жителей закавказской республики. Не забыл Степан упомянуть и про незавидное будущее в его мире как Армении, так её соседки Грузии, обозвав их напоследок жалкими прихлебателями. Надежда в первый раз заметила рядом с собой жутчайшего русского националиста и была жутко недовольна. Потом помирились, конечно, уже в постели. Но былая дружба с соседями оказалась навсегда похерена, как и халтуры с их стороны. Гордые нацмены могут многое простить, но не тот факт, что им указывают на их настоящее место. Гордые и нищие, но им все должны по гроб жизни.
— Так и сказанул? — Василий рассмеялся, он уже сыто растекся на стуле, но был полон внимания ко всем.
— Степа, обязательно про это упоминать? — Надежда выглядела недовольной. Она была женщиной более широких взглядов.
— Так показательно же! Многие мне не верили про будущий раздрай между республиками. И вон как вишь вышло, так быстро они себя разоблачили. Даже с соседями по площадке языка общего не нашли. Кстати, — Холмогорцев задумался, — а не поменять ли нам соседей? Наверняка этот Каспарян ордер незаконно получил.
— Не надо, — мягко осадил разгорячившегося гостя Дмитрий, — иначе станем похожими на них. Пусть жизнь сама с ними разберется.
— Дим, а она всегда ли к людям справедлива? — закусил удила Степан, заметил разливавшуюся бледность на лице художника и тут же пошел на попятный. — Да брось, не буду, конечно, стучать. Но по совсем другой причине.
— Ну, а почему же? — Шукшин воспылал природным любопытством. Он любил вот такие простые истории из самой жизни, пусть и отдавал предпочтение деревенскому человеку. Тот ведь был обычно созданием бесхитростным. Здесь же перед ним чистый горожанин и еще из такого страшного капиталистического будущего.