– Да неужели? То-то мне пару раз показалось поведение странным, а вернее, до боли знакомым: глаза навыкате, чрезмерно возбужденное состояние… Вот в чем, оказывается, дело.
– Чудеса бывают? Так вот, я к ней пришел на переговоры. Сели мы за стол. Она и начинает мне задвигать, мол, «ваши условия для нас невыгодны», а я ей так ненавязчиво листочек, где все ее художества записаны, подаю и говорю: «Если вы не против, то у нас к этому листочку и перевод имеется на лемурийский язык. Для того, чтобы руководство ваше в самой Лемурии сразу поняло, о чем идет речь. И копии всех ваших документов о собственности. Так что давайте лучше с вами жить дружно».
– А она?!
– А у нее вся кожа пошла красными пятнами, от нее даже пахнуть стало как-то неприятно. Запах страха – он вообще-то неприятный. Короче, опуская подробности, скажу, что я все свои проблемы устранил, она пошла на уступки и больше нас никогда не трогала. Причем, видимо, у нее такой стереотип выработался по отношению ко всем алкогольным компаниям. Точно знаю, что она ни у кого из нашей отрасли на интересе не сидит. Побаивается. А тебе страшно завидует.
– Она разве что-то знает?!
– Знала бы наверняка, ты бы уже сидел дома. Догадывается. Да тут и догадаться – не великим умом надо обладать. Согласись, что, имея зарплату в семьсот долларов, не брать откаты невозможно. Да еще, к тому же, сидя на самом золоченом стуле из всех в твоем отделе. Я прав?
– Прав. И что мне делать прикажешь? Она меня достала своими придирками. Иногда хочется опустить ей монитор на голову, чтобы эта голова больше никогда ничего не сказала.
– Гера, держись. Крепчать надо. У тебя цель есть?
– Есть. Накосить побольше бабла и уехать отсюда навсегда.
– Ну так и помни о ней. А со вздорными бабами не спорь. Здесь лучше промолчать.
– Да я в курсе. Влад, я тебя, кстати, попросить хотел…
– О чем?
– Ты мне сейчас два процента платишь за оплату согласно условиям договора, так? Я хочу тебя попросить увеличить ставку. Денег выделяют мало, долги растут как снежный ком, и ты сам понимаешь, что мой бюджет становится все дороже.
– Сколько же ты хочешь?
– Четыре процента.
– Ну ты и засранец! Откуда я тебе четыре процента возьму?! Мне это экономически невыгодно.
– Слушай, не пудри мне мозги, ладно? Я тебе плачу как часы, у тебя в договоре прописано, что ты должен от «Ромашки» получать деньги через сорок пять дней после поставки товара, и ты их получаешь иногда даже раньше.
– Да пожалуйста! Но я тогда должен буду цены поднять, ты же понимаешь?
– Намного?
– Процента на четыре как минимум. У нас с тобой расчеты безнальные, а нал с каждым днем все дороже стоит, поэтому ты поднимаешь на два, а я на четыре.
– Да и поднимай. Мне по хрену, если честно.
– У тебя на полке цена будет выше, чем у остальных. Не страшно?
– Да брось, кто за этим смотрит?
– Гера, откуда в тебе эта дурашливая уверенность? Ты сидишь на мешке с золотом, а за тем, кто сидит на мешке с золотом, всегда смотрит не одна пара глаз. Любой твой шаг оценивают, анализируют, заранее подозревая тебя в намерении несправедливо нажиться. Делают выводы, концентрируют информацию и затем, предоставив ее в соответствующем виде твоему руководству, добьются твоего вылета. И будешь ты вместо мешка с золотом восседать на куче дерьма.
– Влад, ну я не знаю тогда, что мне делать. У меня денег очень мало. Отдавать этот мизер за два процента для меня крайне невыгодно.
Влад задумался. Отхлебнул из чайной чашки тончайшего фарфора. Поднял чашку на уровень глаз и зачем-то внимательно поглядел на нее. Наконец со вздохом поставил чашку на блюдце.
– Красивая чашка. В красивом ресторане и чашки красивые. Следят за мелочами ребята. Молодцы. Красивая чашка. И не дешевая, кстати. И чай в этой чашке не дешев. Хотя он такой же, как и везде. Просто чашка сделала его дороже. Вот видишь, Герман, я человек не бедный, я просто люблю этот сорт чая и везде заказываю именно его. А делаю я это почти каждый день, так как я каждый день обедаю в разных ресторанах. И поневоле запомнил, сколько и где он стоит. Чисто автоматически. А если человек каждый день в твоем магазине покупает одну и ту же бутылку водки, то ему не безразлична ее цена, и как только она увеличится, он перестанет эту бутылку у тебя покупать. Надо тебе это? Думаю, что нет. А мне тем более этого не нужно. Я стану у тебя меньше продавать и больше за это платить? Я похож на идиота?
– А я?
– Гера, ты жесткий переговорщик, черт бы тебя побрал, прости за выражение. Тогда мне придется поднять цены везде, ты это понимаешь?
– Ну и что? Поднимай.
– Это долго и сложно.
– Влад, еще раз тебя прошу: ну не еби ты мне мозги! Что долго?! Что сложно?! Да ты так же, как со мной сейчас, ты так же встречаешься с целой толпой моих коллег. Я что у тебя, один-единственный на откатах сижу?! Да я уверен, что все! Ну или, во всяком случае, процентов девяносто закупщиков, так же, как и я сейчас, получают от тебя такие же конвертики. Ты знаешь, я бы назвал наш цех, наше сообщество закупщиков «Клубом Любителей Белых Конвертов», сокращенно КЛБК, а для конспирации КОЛОБОК. Все мы, закупщики, вот такие вот «колобки». От бабушки ушли, от дедушки ушли и к тебе пришли за денежками! Дай нам конвертик, дядя Влад!
– Ладно, не паясничай… Договорились.
– Тогда присылай мне письмо с официальным обоснованием повышения цен прямо завтра, и я все одобрю.
– А Лариса твоя не должна это письмо подписать разве?
– Оно как раз для нее.
Влад усмехнулся, жестом подозвал официантку в красном кимоно, попросил ее принести счет. Закурил, выпустил несколько колечек дыма вверх и вдруг рассмеялся.
– Ты чего хохочешь?
– Знаешь, Герман, всегда находится кто-то, кто за все платит. И за эти четыре процента и вообще за все откаты. Народ за все и платит. Все откаты ложатся на плечи рядового потребителя. Получается, что ты должен всему народу!
– Да отвали ты, демагог хренов. Поживи на семьсот долларов в месяц, тогда говори про народ.
– Так живут! Тот же народ и живет! И не на семьсот живет! А на гораздо меньше! В деревнях, вон, вообще люди на натуральное хозяйство перешли: там деньги – это такая редкость, что деревенские друг другу рассказывают, как пятьсот рублей выглядят, а кто видел тысячную купюру, тот на завалинке в авторитете!
– А зачем мне равняться на того, кто на завалинке сидит? Знаешь поговорку: «Не учился, так ворочай, в жопу ебаный рабочий!»? И не надо тут уравниловкой заниматься. Я, видишь ли, выпускник МГУ, а не слесарь Метростроя.
– Надо же! Какая классовая ненависть! А у самого небось дедушка первые колхозы создавал?
– Да не без этого. Только заметь, что он их создавал, но сам колхозником не был и за трудодни в виде палочек не работал!
– Знаешь, ты мне чем-то напоминаешь американца.
– Кого? Это еще почему?
– А у них с молоком матери всасывается на всю их долбаную жизнь, что они – не больше и не меньше как повелители этого мира. Высшая нация на земле. Они в этом от фашистов мало чем отличаются: новые арийцы, заигравшиеся в демократию. Причем их демократия, на мой взгляд, мало чем отличается от доктрины национал-социализма, выраженной в агитках Геббельса наподобие той, где: «Честными и порядочными мы должны быть только по отношению к самим себе». Страна фашиствующих лицемеров, неоправданно считающих себя единственными, кто вправе вершить суд над целыми народами. Вот и ты мне чем-то напоминаешь такого же новоиспеченного арийца. Чего ради ты считаешь, что слесарь Метростроя хуже, чем ты сам? Тем лишь, что у него нет денег на кокаин и стресс он снимает с помощью бутылки водки за шестьдесят рублей, а не коньяком выдержки XO?
– Хотя бы!
– Нет уж, дорогой мой Гера! Никогда не суди о людях свысока, тем более рассуждая с позиции своего достатка. Деньги – не предмет. Воду нельзя назвать предметом: утекла сквозь пальцы, и все. И стал ты таким же, как все те, кого ты презирал.
– Влад, ты просто какой-то Савонарола – безумный проповедник, которого в конце концов сожгли за то, что он чересчур много говорил о том очевидном, с чем никто не хотел мириться.