– А она не в состоянии помочь?
– Кто знает? И потом все равно, все очень шатко. – Он сел и попытался успокоиться. – Я серьезно вляпался. Наверное, через несколько недель вылечу с работы.
– А может, вы устали от того, что не можете заниматься тем, что действительно нравится?
Он прижал ладони к вискам.
– Я устал сверх всякой меры. Так устал, что по утрам нужен подъемный кран, чтобы вытащить меня из постели.
– Я думаю, вам не повредит, если пару недель проведете в больнице.
– Что???!!! – Он подскочил с кушетки, схватил со стола моего слоника и принялся расхаживать по кабинету.
– Вы подавлены. Я забочусь только о вашей пользе.
– Черт подери! – крикнул он и хватил слоником о стену. Слоник разбился, и осколки упали на ковер.
Я вскочила и попятилась к двери. Он развел руками.
– Расслабьтесь, ничего страшного. Я не сделаю вам ничего плохого. Вернитесь и сядьте. – Он снова плюхнулся на кушетку. – Я все уберу.
Я вернулась к своему столу.
– Разве не понятно, как вы близки к полной потере самоконтроля? Надо незамедлительно ложиться в больницу.
Он взял свой портфель и поставил его на кофейный столик.
– На этой неделе я никак не могу лечь. Сейчас покажу свое расписание.
Прежде, чем я успела возразить, он открыл портфель. Когда он открыл свой огромный календарь, на стол выпало бритвенное лезвие. Оно было определенно предназначено для употребления кокаина, для чего же еще? А может, он собирался вскрыть себе вены, как это делали некоторые другие пациенты?
– Ого! – глупо заметил он, взял лезвие и сунул его обратно в портфель.
– Это лишнее подтверждение. Сейчас я позвоню в Вествуд и узнаю, есть ли у них места.
– Доктор, вы отлично знаете, зачем нужен этот предмет.
– Это не единственное, что вы с ним можете делать.
– О, Боже! Но нельзя же положить человека в больницу только за то, что он испортил обои?
Я аж рот разинула.
– Вы хотите сказать… Его зрачки расширились.
– Я думал, что вы говорите об этом! Я думал, вы знаете.
– Зачем надо было резать мои обои? Глаза его увлажнились, и он засопел.
– Ваша жизнь слишком совершенна. Мне хотелось ее немного подпортить. Но я был уверен, что вы знаете, и решил: пусть все будет как есть.
Я чувствовала ярость и беспомощность. Он не был настолько опасен, чтобы госпитализировать его принудительно. Казалось, мне никогда от него не избавиться – у меня не было достаточных доказательств того, что он опасен.
– Я заплатила триста долларов за то, чтобы отремонтировать стену, – выпалила я.
Он вытащил из кармана пачку банкнот и положил на стол пять стодолларовых купюр.
– Этого, думаю, хватит. И за слоника тоже.
Я ругала себя за то, что не продумала этот акт вандализма основательнее.
– Ник, я возьму эти деньги, так как считаю, что вы мне их действительно должны, а потом как-нибудь мы обсудим все это подробно. А теперь меня больше беспокоит то, что вы можете причинить себе какой-нибудь вред.
Силы, казалось, оставили его.
– Со мной все будет в порядке. Вы хотите, чтобы я оставил лезвие здесь?
– А что это даст? Можно купить еще одно.
– Именно это я и собираюсь сделать. – Он достал из портфеля бумажный кулек. – Это вся моя наркота. Я прямо при вас спущу ее в унитаз, а лезвие выброшу. И обещаю больше не покупать. Эта дрянь делает меня бешеным.
Мы вместе убедились в том, что порошок исчез в воде, и я сказала, что увижусь с ним через пару дней.
Вечером Умберто заметил, что я в напряжении.
– Еще один неудачный день? Я улыбнулась.
– День был полон событий. Но теперь я хочу обо всем забыть. В девять по телевизору начинается «Касабланка». Давай пожарим попкорн и посмотрим.
– Отлично, – сказал он.
Я была рада, что мне удавалось скрывать мои переживания по поводу Ника.
– В Санта-Монике открылся новый ресторан, и я должен его посмотреть, – сказал он. – Там будет потрясающая кормежка. Шеф приглашает нас в пятницу вечером.
– Конечно, – ответила я и сделала пометку в записной книжке. Я была решительно настроена на то, чтобы пойти.
И в течение следующих дней нервное напряжение мешало мне работать с другими пациентами. Лунесс позвонила, чтобы отменить сеанс, и я решила, что это из-за того, что ее дела пошли на лад. Такое бывало. Когда она наконец пришла, я сказала ей:
– Давайте для начала обсудим, почему вы отменили сеанс.
– Я впервые смогла достать билет на оперу, которую давно мечтала послушать. На «Травиату». Это моя любимая опера.
– А может, вы выбрали именно тот вечер, потому что вам не хотелось идти ко мне?
Лунесс побледнела и покачала головой.
– Нет. Это действительно была единственная возможность, и мне очень хотелось пойти.
Я продолжала настаивать, и тогда Лунесс заговорила о еде, о том, что она была голодна, что ей хотелось спать, и она едва держалась на ногах.
Я решила, что Лунесс просто отказывается воспринимать то, что я стараюсь ей дать. Она взяла свою сумочку, шляпу и ушла раньше обычного. Через два часа я получила от нее сообщение: «Пожалуйста, отмените мои следующие сеансы. Мне нужен перерыв. Спасибо вам за все».
Я сразу поняла, что допустила с Лунесс грубейшую ошибку и позвонила ей, чтобы извиниться. Она повторила свои объяснения и со слезами согласилась прийти. По крайней мере еще раз.
Когда я снова с ней встретилась, она рассказала мне свой сон:
– В доме, где я находилась, было темно. За окном шел снег, и я почувствовала себя расслабленной и спокойной. В доме не было еды, но мне она и не была нужна. Вдруг я услышала шум приближающейся толпы. Я стала забивать досками окна и закрывать двери. Но они стали барабанить в стены и пробили дыры. Потом они принялись кидать в эти дыры снежки. Я почувствовала, что надо мной совершают насилие. Мне показалось, что я исчезла. И вдруг снег превратился в рис.
Я сказала:
– Этот сон означает, что на прошлом сеансе я пыталась навязать вам свою волю, настаивая на том, чтобы вы были со мной. Теперь мы зато понимаем, как вы можете защитить себя от подобного насилия. Вы исчезаете, а потом самостоятельно совершаете насилие над своей волей – просто для того, чтобы самой контролировать это.
Благодаря моей ошибке, произошел огромный скачок в лечении Лунесс. Я похвалила ее за то, что она рискнула остаться без меня.
Тем не менее этот случай насторожил меня. Уже не в первый раз за последнее время я неправильно реагировала на поведение пациентов.
В пятницу, когда Ник пришел на сеанс, он показался мне совершенно трезвым. Он мельком взглянул в мою раскрытую записную книжку.
– Ресторан? Это должно быть превосходно.
Я отругала себя за то, что оставила книжку открытой, и разозлилась, что он опять стал лезть в мои дела.
Он извинился. Мне показалось, что на сей раз ему удается лучше владеть собой.
– Я надеюсь, что вы простите мне мой срыв. Наркота не проходит для меня бесследно. Должно быть, старею. Все еще сердитесь?
– Вы испортили мои вещи и все время вмешиваетесь в мою жизнь. Вы что, считаете, что мое терпение безгранично?
– Ну перестаньте. Я виноват. Я ВИНОВАТ!! Договорились?
– Если я еще раз замечу, что вы испортили что-либо из моих вещей, я немедленно прекращу с вами заниматься.
– Весьма справедливо.
Какое-то время он лежал тихо. Он сказал, что и Мак Катчен, и Обердорф вели себя довольно дружелюбно, и он уже начал надеяться, что, возможно, ему удастся сохранить работу.
– Правда, я уже стал подумывать о том, чтобы продать мой дом и подыскать какой-нибудь маленький уютный домик в Венис. Я смог бы больше читать и гулять по берегу.
Интересно, видел ли он меня у Линды?
– Но дело в том, что я не смогу тогда видеть вас. «Это было бы превосходно», – подумала я.
Он сел и пристально посмотрел на меня. Я с трудом выдерживала его взгляд.
– Я должен видеть вас. Независимо ни от чего. Вы – моя жизнь. Я не смогу без вас.