Когда я впервые пришла к ней, она провела меня через весь Центр в свой кабинет. Он был заставлен мебелью – стол, кушетка, три удобных стула – и завален книгами, рукописями, журналами, небольшими фигурками – образцами примитивного южно-американского искусства. Она сказала, что курит только тогда, когда бывает одна в кабинете, но комната пропахла мужским запахом сигар.
Говорить с ней было легко. Я говорила не останавливаясь почти сорок минут, выплескивая долго сдерживаемую муку. Наконец я добралась до сути.
– Мне необходимо понять, что же произошло. Что меня так притягивало к нему, и почему позже я задыхалась в его присутствии.
Данидэллоу сказала, что для того, чтобы найти ответы на эти вопросы, потребуется время.
– Мне кажется, что у меня все плохо, – разрыдалась я.
Она посмотрела на меня задумчиво, мои слезы ее не испугали.
– Кажется, вы оцениваете себя исключительно по своим достижениям.
– Вы абсолютно правы, – опять разрыдалась я. – Начала я с того, что из кожи вон лезла, чтобы угодить отцу, а потом не могла остановиться.
– Почему бы нам не попытаться выяснить, что лежит в основе всего этого?
Все еще продолжая плакать, я кивнула. Я была в руках превосходного клинициста, и теперь, когда я оказалась без защиты, я была готова, как когда-то в юности, задаваться вопросами о самой себе.
– Увидимся в среду в семь, – сказала она, и меня успокоил привычный ритм терапевтических сеансов, хотя теперь я была пациентом.
После этого мы встречались три раза в неделю, и, лежа на кушетке, я постепенно стала ощущать себя в безопасности. Плата была выше того, что я могла себе позволить, но я экономила на всем остальном, потому что именно это было сейчас для меня самым необходимым.
Я знала, как должен себя вести хороший пациент. Я проводила анализ своих снов, проверку на свободные ассоциации, я даже пыталась понять свои чувства по отношению к ней – зависть к ее положению, мое стремление иметь добрую и сильную мать, которой у меня никогда не было.
Какую-то часть каждого сеанса я рассказывала об Умберто, потому что я по-прежнему чувствовала себя одинокой, но не могла ни позвонить ему, ни ответить на его попытки примирения.
– Вы боялись, что если будете слишком близки с Умберто, то потеряете свое «я», – сказала она на одном из сеансов.
– Но так было не только с ним. Я уходила от всех мужчин, с которыми когда-либо была связана.
– Да. Даже со мной вы боитесь сблизиться, чтобы не потерять своего «я».
После этого сеанса я позвонила Умберто. Наш разговор плохо клеился.
– Мне жаль, что тебе приходится проходить через все это, – начал он.
– Думаю, что и для тебя этот год был не из легких. На том конце провода долго молчали, прежде чем я услышала:
– Да.
– А моей маме ты понравился.
– Она понимает тебя лучше, чем ты сама.
– Я так не думаю, – вспылила я.
Он перешел на более безопасные темы, и нам даже удалось возродить что-то, что, казалось, исчезло в последние семь месяцев.
Наконец он предложил пообедать вместе.
– Ты согласен на ленч? – спросила я. Ограниченная по времени встреча днем казалась мне наиболее подходящей.
– Конечно. Сивью в Малибу?
– Прекрасно.
Я не знала, как все пройдет, что я буду при этом чувствовать, но я слишком скучала без него, чтобы упустить этот шанс.
Ленч прошел дружески. Я сказала ему, что он похудел, а он сказал, что мне идет новая прическа. Было странно сидеть вот так чинно за столом друг против друга, как будто наши туфли никогда не валялись вместе в одном шкафу, как будто ему не был знаком каждый квадратный дюйм моего тела.
Он поинтересовался, как идет мое дело.
– Думаю, нам не следует об этом говорить, – сказала я. – Может быть, потом, когда все будет позади.
Я знала, что он все еще сомневался, спала я с Ником или нет, и мне было трудно переносить такое недоверие.
– Прости, что я в тебе сомневался. – Он положил свою руку на мою.
– Ничего… даже моя мать не уверена. От этого никуда не денешься. А я сейчас прохожу курс у психоаналитика – мне многое нужно понять.
– Мне бы хотелось узнать об этом подробнее. – Он погладил мне пальцы, а потом сказал: – Я и сам тоже кое с кем встречался.
Этого я от него никак не ожидала.
– С кем?
Он назвал имя известного психотерапевта из Беверли-хилз.
– И одной из проблем, о которых я с ним говорил, были мои знакомства с такими совершенными женщинами, как Марисомбра и ты, и все трудности, связанные с этим.
– Так ты не считаешь только меня виноватой во всем том, что произошло между нами?
– Не только тебя, – улыбнулся он.
Мы договорились не терять друг друга из виду. На стоянке машин он чмокнул меня в щеку.
53
Несмотря на очень серьезные сомнения в своей профессиональной компетентности, я заставляла себя продолжать работать как можно лучше, но в основном работа моя теперь заключалась в прощаниях.
Уильям заявил, что они с Руфью собираются на каникулы в Англию.
– Я договорился о поездке в наше бывшее имение, – сказал он. – Полагаю, что с Руфью мне не страшны привидения.
– Счастливо, – сказала я. – Надеюсь, у вас все будет хорошо.
– А вам удачи в вашем деле. Возможно, все уладится и без суда.
Я улыбнулась и выразила надежду, что мы встретимся, когда он вернется. Я знала, что с Ником мы никогда не договоримся – даже за миллион долларов по моему страховому полису.
Мои занятия с группой молодых практикантов тоже подходили к концу. После того как они завершили свою обязательную практику, я встречалась с ними один раз в неделю у меня в кабинете для подготовки к экзамену на получение лицензии психолога. По иронии судьбы они получали свои лицензии как раз в тот момент, когда я могла потерять свою.
В августе я встретилась с ними в последний раз. Экзамен должен был состояться в октябре, и им предстоял последний рывок – интенсивный курс повторения в сентябре. Поскольку суд неотвратимо надвигался, мне было жаль потерять даже этот ничтожный заработок.
Они притащили шоколадный торт, термос с кофе, бумажные тарелки, вилки и салфетки. Специалист по компьютерам, который был выбран для выступления, сказал:
– Нет слов, чтобы выразить нашу благодарность за все то, что вы для нас сделали.
– Было так приятно видеть, как постепенно вы превращаетесь в настоящих профессионалов. Спасибо, что вы оказали мне честь и пригласили участвовать в этом превращении, – сказала я.
У женщин на глазах навернулись слезы, и я с трудом могла проглотить кусок. Я чувствовала, что вся моя жизнь оказалась в эпицентре землетрясения, ее сотрясало до основания.
В приемной я пожелала им удачи на экзаменах и выразила уверенность в том, что все они сдадут их успешно. Когда они уже стояли в дверях, ко мне обратилась одна из женщин:
– Мы знаем, что вас собираются судить, и считаем позором весь этот процесс.
А наш оратор на прощанье заявил:
– Лично у меня есть большое желание хорошенько вмазать этому парню.
Мы все рассмеялись.
После их ухода мне вдруг мучительно захотелось увидеться с Ником. При данных обстоятельствах это было смешно, но отделаться от этого желания я никак не могла. Я села в кресло и закрыла глаза. Я отчетливо представляла его лицо, слышала его голос, чувствовала его тонкий и сладкий запах, как у ребенка после купания.
Я сильно обидела его. Судить меня было не за что, но что-то я сделала не так и до сих пор не могла понять мотивов этого. Это ощущение вины глубоко вгрызлось в меня, как крыса. Если только я не докопаюсь до объяснения, я не смогу в будущем доверять себе как специалисту – если только у меня будет это будущее.