Новости обо мне дошли до Бендона вместе со статьями о сексе между пациентами и терапевтами в «Ньюсуик» и «Тайм». Но я узнала об этом от своих родителей только много позже.
Мои родители, которые всегда ненавидели телефоны с автоответчиками, вынуждены были все-таки раскошелиться на один такой аппарат. Они также подверглись преследованиям репортеров.
Мой отец прислал мне статью из «Бендон геральд» после того, как они дома дали интервью этой газете. Там были приведены его слова: «Преступление заключается в том, что чье-то ложное обвинение может погубить блестящую карьеру». Когда я это прочла, я разрыдалась. Никогда раньше он не говорил мне, что он думает о моей работе.
Меня поддерживала необходимость все время отражать бешеные атаки. Если бы я оставалась в тишине и покое наедине с собой, я, вероятнее всего, не выдержала бы.
Как я и ожидала, мне позвонил директор программ с моей радиостанции.
– Прости, Сара, – сказал он. – Ты же знаешь, как мы тебя любим, но увязнуть во всем этом… Такой роскоши мы себе позволить не можем. Придется искать тебе замену.
– Я все понимаю, – холодно ответила я.
– Счастливо тебе, детка. Когда все кончится, позвони мне, посмотрим, что мы сможем сделать.
Никто из моих оставшихся пациентов не был таким резким, как Лунесс. Я постаралась с каждым докопаться до тех мыслей и чувств, которые вызвали в них выдвинутые против меня обвинения, но даже после того как эта тема была исчерпана, и мы перешли к обычным вопросам, между нами постоянно оставалось что-то, что мы старались не замечать.
Самую большую поддержку я смогла получить от Уильяма.
– Я знаю, что вы невиновны, а то, что вам приходится сейчас испытывать – просто позор, – заявил он очень эмоционально.
Меня так тронула его вера в меня, что я не выдержала и разрыдалась.
– Ну-ну, – сказал он, подавая мне бумажные платки и похлопывая по руке.
Мне было с ним так хорошо, что я даже пожаловалась ему на свою разбитую жизнь.
– Я не буду брать с вас деньги за этот сеанс, – сказала я перед тем, как он ушел.
– Но вы должны это сделать, – возразил он и вытащил свою чековую книжку. – Мне очень грустно, что вам приходится такое переживать, но в определенной степени это имеет положительное воздействие на меня.
– Каким образом?
– Потому что это убеждает меня, что никто не застрахован от несчастья, и моя жизнь – не самая плохая.
Я улыбнулась.
– Я рада, что мое несчастье принесло кому-то пользу.
48
Однажды утром Андербрук позвонил мне, когда не было еще восьми часов.
– У меня для вас новости. Мы нашли Кенди Арнхольт. Теперь она Кенди Лейнхерст. Замужем за бизнесменом из Пасадины.
– Вы с ней уже говорили?
– Да, и она не хочет иметь с этим ничего общего.
– Так что же вы ей сказали?
– Я ей сказал, что мы бы хотели встретиться и расспросить ее. Что, если она не уделит нам хотя бы час времени, мы вызовем ее повесткой в суд. Мы договорились встретиться днем в четверг.
– Отлично, Клиф! Может быть, это нам поможет.
– Не очень-то надейтесь на это. Это просто попытка наудачу.
Но я все-таки не могла сдержать возбуждения. Я почему-то была убеждена, что Кенди прольет свет на сложившуюся ситуацию.
Она жила в большом особняке в тюдоровском стиле в старой Пасадине. Дорожку к парадной двери окружали цветущие кусты белой азалии. Пока Андербрук звонил в дверь, меня просто распирало от любопытства.
Она была среднего роста, с роскошной фигурой и узкими изящными лодыжками. На ней был большой красный свитер с вырезом в виде буквы У, угольно-серые легинсы, плетеные сандалии; ногти были покрыты красным лаком. Голову ее обрамляли волнистые черные волосы, свободно падающие ей на плечи.
С очевидной прохладцей Кенди пожала нам руки и пригласила пройти в гостиную, где мы уселись на стулья, обитые тканью с цветочным орнаментом. Я внимательно смотрела на нее, воображая, какой красавицей она должна была быть в восемнадцать лет, и как непереносимо было расстаться с ней.
– Чем я могу быть вам полезна? – спросила она, холодно глядя на нас своими зелеными глазами.
Андербрук объяснил ей суть судебного процесса, упомянув, что Ник выдвинул против меня ложное обвинение, и спросил, не захочет ли она дать показания о некоторых особенностях его детства.
– Уверена, что он уже все рассказал вам о своем детстве, так что не понимаю, почему вы расспрашиваете меня.
– Но ваша версия может не совпадать с его рассказами. И если бы вы сейчас согласились ответить на несколько вопросов, то мы бы смогли понять, прольют ваши показания свет на сложившуюся ситуацию или нет.
Она подняла руку в протестующем жесте.
– Я не желаю иметь с этим ничего общего. У меня нет ни малейшего желания копаться в том самом прошлом, которое я так старалась забыть.
– Но на ваших глазах совершается величайшая несправедливость, – резко возразил Андербрук. – Вы могли бы сделать это из чувства справедливости.
– Справедливость! А справедливо с вашей стороны являться сюда? Просить мать свидетельствовать против сына? С какой стати я должна вам помогать? Почему я должна вредить своему сыну?
– А вы говорили об этом с Ником? Она покачала головой.
– Вы вообще разговариваете с ним?
– Это вас не касается.
– Если вам все равно, то почему вы мне не поможете? – вырвалось у меня. – Ник лжет! Я же знаю, что вы с ним не поддерживаете никаких отношений.
На мгновение лицо ее болезненно исказилось, но тут же приняло обычное выражение.
– Мне неизвестно, лжет он или нет. Может быть, вы сами лжете. Но это не важно. Мой муж сказал, что даже если вы вызовете меня в суд повесткой, то не сможете заставить говорить. Вы правы, я не поддерживаю с Ники никаких отношений, так зачем мне нужно выставлять себя напоказ? Я должна думать о карьере своего мужа.