Надо, надо сходить к Старой Любезной Мариям. Вот помогу Толику, и схожу. Посмотрим вместе. Кстати, надо бы покушать, а то упаду там в обморок, вот смеху будет!
Развернулся и пошёл домой. Дома была мама, она же в декретном отпуске.
Сегодня был борщ с говядиной. Как я соскучился! Навернув тарелку борща, запил компотом.
Осторожно подумал о Саше, старательно обходя сцену прощания. Душу саднило, кровь сочилась. Больно. Я зашипел сквозь зубы.
— Что, Сашенька?
— Больно, мама.
— Посмотришь ещё меня?
— Садись рядом.
Я положил руки ей на живот и углубился в осмотр.
Вроде всё к лучшему, только надо подправить потоки Силы, распутать вот этот клубок, освободить пуповинки. Осмотрел родовые пути. Странно.
Или так восстановилось, или.
— Что, Саша?
— Если бы я точно не знал, что мы с Юриком твои дети, я бы подумал, что ты не рожала.
Мама покраснела, но ничего не сказала. А мне и не надо было. Мне надо было в больницу к Толику.
Зайдя в супермаркет, я взял фруктов: яблок, апельсин, киви. Когда Толик очнётся, ему надо будет что-то есть, а то одной капельницей сыт не будешь.
В больницу меня еле пустили. Хорошо, палата была на первом этаже.
Я зашёл в палату. Возле кровати сидел Максим Сергеевич, держал Толика за руку и что-то ему рассказывал.
Увидев меня, он хмуро посмотрел и отвернулся. Я хмыкнул. Ещё меня будешь обвинять!
— Максим, выйди! — грубо сказал я.
— Ты что себе позволяешь?! — заскрипел зубами Максим.
— Ты хочешь, чтобы твой сын выздоровел? Тебе нельзя смотреть на то, что здесь будет происходить.
Я вовсе не собирался проводить здесь танцы с бубнами. Мне сейчас неприятно было видеть человека, из-за которого мальчик находился в коме.
Он ещё и меня в этом обвинял!
Снова скрипнув зубами, Максим пошёл к двери.
— И никого не пускай сюда! — крикнул я ему вслед.
Хлопнула дверь, я подключился к Толику.
Поправил ему жизненные Силы, вывел оставшуюся дрянь через катетер. Капельницу и кислород пока оставил. Тело было здоровое, но Толик не просыпался. Он не хотел.
Придётся искать его душу.
Я взял его за руку и закрыл глаза.
Я лежу на животе в луже крови. Бок сильно болит. Цепь придавливает к земле. Надо идти к будке.
Завывая от боли, я пополз к будке Памяти. Вот вход.
— Толик! — провыл я в темноту, — выйди, мне тяжело ползать.
Никто не вышел. Я прополз ещё, засунул голову в отверстие. Когда глаза привыкли, увидел в углу вонючей будки жалкого всклокоченного щенка. Очень неопрятного. Шерсть свалялась колтунами.
— Выходи, давай, гоняться ещё за тобой! Видишь, я ранен, заставляешь за тобой ползать. Как не стыдно!
Поджав хвост, душа Толика выбежала из будки Памяти.
— Почему не возвращаешься? — сердито спросил я.
— Мне стыдно…
— Тебе не стыдно, что за тобой ухаживает куча народу, что папа твой сходит с ума? Меня заставил страдать?
— Я не хотел тебя. Почему ты ранен?
— Саша уехал.
— Что?!
— Его папу перевели во Владивосток.
— Вон оно что. Значит, ты тоже туда уедешь. Твой родной город, ты всегда туда стремился. Зачем тогда мне возвращаться?
— Не валяй дурака. Если я здесь и страдаю, значит, не собираюсь никуда уходить. Здесь моё место. Скоро родятся мои братик и сестричка, не могу их бросить.
— У Яны тоже кто-то родится. Я буду лишний.
— У тебя есть мама.
— Я ей нужен? Даже не звонит. Я написал ей открытку ещё на 8 марта. До сих пор ни слуху, ни духу.
— Может, адрес поменяла, может, болеет, в больнице лежит! Надо выяснять, а не отсиживаться по вонючим будкам.
— Я должен тебе рассказать.
— Потом расскажешь. У меня силы на исходе. Всё. Ухожу.
Я очнулся. Сил, действительно, почти не осталось.
Рука у Толика стала тёплая. Сам он во сне улыбался. Я снял трубки у носа, выдернул капельницу. Катетеры пусть сами снимают.
Посмотрел на спящего Толика, улыбнулся и поцеловал его в губы.
«Спящая принцесса наоборот» — подумал я, взял апельсин и сожрал его вместе с кожурой.
Ещё яблоко. Теперь можно и встать, а то в дверь уже кто-то ломится.
— Можно уже! — крикнул я, и в палату влетела медсестра и папа Толика.
— Что здесь происходит? — закричала сестра, кинувшись к больному.
— Тише ты, ребёнка разбудишь! — прикрикнул я. Толик и, правда, как ребёнок, спал, свернувшись клубочком, и улыбался во сне.
— До свиданья, Максим Сергеевич, прости, если что не так.