— Двинем? — предложил я и отодвинул локоть, чтобы Кэти могла ухватиться за нее.
— Спасибо!
— Ты чего-то испугалась?
— Да, твоих слов. Доктор Мортинсон был моим руководителем. — а то я не знал. — И я не видела его уже больше месяца, хотя раньше он и недели не мог удержаться, чтобы не поучить нас уму-разуму… — Кэти оступилась и упала бы, если бы не держалась за меня, кажется, она подвернула ногу.
Она выровнялась, поблагодарила меня и совершенно неожиданно расплакалась, уткнувшись мне в плечо. И тут мне стало действительно неловко, видимо доктор ей был очень дорог, а я столь бессовестно воспользовался ее положением, еще и обрадовался. Детектив, блин… Как ее поддержать? Я осторожно погладил ее по спине, даже будто слегка приобнял, а Кэти никак не могла успокоиться. Надо было что-то сказать…
— Кэти, я… — ну, вот что я могу ей сказать? — Кэти, я рядом, если ты хочешь что-то сказать, то не стесняйся, я тебя услышу.
Кэти задыхалась в истерике, ее плечи дергались, мы сели на крыльцо подвернувшегося магазинчика, ночь была теплой, но я снял рубашку, оставшись в футболке, и укутал в ней девушку. Потихоньку она начала успокаиваться, вытирая слезы рукавом, и на нем расплылось маленькое пятнышко туши. Когда манжета стала напоминать тест Роршаха, Кэти наконец перестала судорожно дергаться.
— Пойдем, Тоби, хорошо? Мне нужно побольше воздуха. — она решительно поднялась и сняла рубашку, подавая ее мне.
— Нет уж, спасибо, вернешь ее, когда отмоешь! — попытка пошутить удалась: Кэти улыбнулась и рассмеялась сквозь оставшиеся в глазах слезы. — Так-то лучше! Ты где живешь? Куда тебя проводить?
— Я не хочу сейчас в общагу идти, давай прогуляемся? Пойдем к набережной?
— Да, а где она?
— Ты же говорил, что полжизни в столице провел! И не знаешь, где здесь набережная? — упс, мой косяк, совсем забылся!
— Да-а-а-а, классика, живешь себе всю жизнь в одном районе, работаешь в другом, и кроме трех улиц в городе ничего не знаешь.
— Понимаю, сама так жила. — о, прокатило, — Тут на перекрестке, справа от НИИ, переход подземный, и на той стороне, через парк.
— А, ну вот и объяснение, я-то живу с другой стороны.
Так и мы прошли, на другую сторону парка, к набережной узенькой речки. Не могу сказать, что воздух был гораздо свежее или чище, так как сильно пахло тиной, на воде возле берега расплывались бензиновые пятна, а услышать, что говорит человек в метре от тебя практически нереально из-за оживленной проезжей части. Зато дул легкий ветерок, который приятно холодил кожу рук и лицо. Речка тоже не произвела на меня впечатление, не сравнится с рекой в моем городе, такой широкой, что если бы не огни на другой стороне, то берега не было бы видно.
— Пойдем отсюда, Тоби? Река зацвела и теперь от нее неприятно пахнет… — я согласно закивал, надрывать глотку из-за шума не было никакого желания. — Да и не только в цветении дело, честно говоря.
Порой, бывает, нужно просто помолчать. В данный момент мы молча шли под руку по узким улочкам столицы, оставляя позади себя вонючую узкую речку. Я не осознавал, куда мы идем, даже не смотрел на часы, просто не нужно было. Позади шумная дорога, впереди теплая ночь. Мы шли и шли. Не замечая пролетающих мимо птиц, проезжающих автомобилей, случайных прохожих. И дошли до НИИ. Кэти взглянула на гротескное строение белого цвета и заговорила. Ее рассказ был прерывистым, часто переходил на всхлип, часто я путался в именах и датах, но суть оставалась одной:
Еще четыре года назад, когда только Кэти приняли на стажировку в НИИ, заведение процветало: конференции, статьи, выступления, гранты, проекты. Все было слишком хорошо. Но сменилось руководство, и стали расти цены на реагенты, упали зарплаты и финансирование, все меньше гостей, все реже выступления именитых ученых. Стали уходить сотрудники, за полгода штат сократился на двести человек. Остались только те, кто действительно всей душой горел идеями. Руководство разводило руками, на все жалобы и предложения закрывало глаза. Ладно, справимся, думали мы. Даже пытались видеть какие-то преимущества: меньше очередей на оборудование общего пользования и в столовую. Больше места, ведь старые профессора стали пробивать себе закрытые и опустевшие лаборатории. Так продолжалось еще полтора года, институт будто бы ожил, все говорили, что реформы привели все-таки его к новым вершинам. В следующие два года все становилось только хуже. Старые профессора, которые вдохновляли нас, давали нам идеи и помогали в работе, стали один за другим поддаваться депрессии. Их коллеги не выходили на связь. У каждого из них в глазах поселился страх, но только не у профессора Мортинсона, который до самого последнего верил, что они снова заживут! Каждый день он их подбадривал и давал все новые и новые интересные задачи. Даже когда они не справлялись, он все равно всячески их мотивировал.