Хорошо разбираясь в людях, Кристина сама подбирала персонал и крайне редко ошибалась в выборе.
За всеми этими делами она как-то позабыла о себе. Любовь их в постельном варианте сошла на нет, впрочем, ни с той, ни с другой стороны любви как таковой и не было. Но разбить семью — означало разорить их общее дело, развивающееся мощной корпорацией во всех уголках земного шара.
Внешне прекрасная семейная пара, пример для подражания и предмет постоянной светской хроники, ледяной глыбой застыла изнутри.
— Прости, мне показалось, что твой носовой платок пахнет женскими духами, — глядя поверх склоненной над тарелкой головы мужа, произнесла Кристина.
— Ну и что с того? — удивленно поднял на нее глаза он.
— Да нет, ничего. Просто такими же духами душится твоя секретарша, — бесцветным голосом продолжила женщина, не отводя глаз от одной ей видимой точки.
— Надо же! — притворно воскликнул Кароль. — А я и не знал, что ты обнюхиваешь мою секретаршу.
Кристина поморщилась.
— О, майн Готт! Кароль!
— Что, Кристи? — Кароль насмешливо посмотрел ей в лицо. — У тебя есть претензии? Может, ты собираешься подать на развод?
— Может, и собираюсь… — раздумчиво произнесла Кристина и вышла из столовой.
Кароль поторопился за женой. Конечно же, он понимал, что, уйди та от него сейчас, разделив имущество и компанию, он останется в менее выгодном положении. Кристина крепко держит в руках все ниточки управления делом.
— Кристи, ты говоришь глупости. Мой платок пахнет духами секретарши только потому, что я порезал нечаянно палец, и никакого антисептика у меня не было. Можешь поинтересоваться у…
— Да, антисептика не было ни у тебя, ни у Йохана. Его офис ведь рядом с твоим, не так ли?
— Но, милая, стоит ли беспокоить по таким мелочам занятого человека.
— Ты прав, не стоит… Наверное, по той же причине в твоем платке лежит…
Кристина не договорила, но Кароль моментально вспомнил, как писал записку своей секретарше, которая была на обеденном перерыве. Ему срочно нужно было уйти, но с Катей они договорились встретиться в квартире ее подруги. Кароль предполагал задержаться на час, и, чтобы взбалмошная и капризная Катя не взбрыкнула и не сбежала прежде, чем он освободится, он решил предупредить ее.
«Кэти, котенок, я задержусь, но обязательно приеду к Милене. Целую твою нежную попочку…»
Девушка вернулась до того, как Кароль оставил записку в ее сумочке, но после того, как он ее написал. В записке отпала надобность. Кароль чмокнул Катю и пересказал текст устно. Записка же так и осталась лежать в кармане, рядом с надушенным платочком.
Как он мог забыть о ней?! И, морща лоб, припоминая, поставил ли он свою подпись под текстом, Кароль все же выдавил из себя притянутую за уши ложь:
— Кристина, как ты смеешь обо мне думать так гнусно? Эту записку я подобрал с пола, чтоб она… Чтоб она не позорила мою фирму! Представляешь, — деланно возмутился Кароль и забегал по столовой, взвивая за собой вихри воздушных потоков, от которых закачались тяжелые гардины на окнах. — Представляешь, люди приходят ко мне по делу и видят на полу подобные вещи?! Что они подумают обо мне? А все эта вертихвостка! Все она! Роняет записки на пол и не удосуживается быть повнимательнее…
— Прости, если я тебя обидела, — холодно произнесла Кристина, не в силах больше смотреть, как носится перед ней ее благоверный и врет, не краснея.
— Да нет, ничего. — Кароль, похоже, успокоился. Во всяком случае, он сел за стол и доел обед.
В этот же день у них состоялся еще один неприятный для Кристины разговор.
Терпение лопнуло, и Кристина решила отомстить мужу. Нет, скандалить она не будет, у нее созрел иной план. И, когда она увидела Николая Ивановича… Вот только захочет ли этот русский участвовать в ее авантюре?..
7
Алинке одиннадцать, она сидит у старенького пианино и разучивает ноктюрны Шопена. Алинка любит эти мелодии и с удовольствием погружается в печальную гармонию звуков. Мама стоит у окна. Ее красивые каштановые локоны свободно рассыпаны по плечам, и Алинка любуется ею.
Тогда мама еще была молодой, цветущей и здоровой женщиной. Ничто не предвещало страшного несчастья, готового обрушиться на их семью спустя три года.
Если бы можно было заранее знать, что, устроившись на эту злополучную работу, мама однажды заболеет гриппом…
Казалось бы, что тут такого, подумаешь, грипп! Миллионы людей ежегодно болеют им. Уже и значения не придают, и не лечатся, да еще гордятся тем, что их-де организм такой крепкий.
Мама устроилась на работу в музыкальную школу преподавателем сольфеджио. Денег платили немного, но одно то, что мама работала с детьми и преподавала музыку, радовало ее.
— Дочурочка, теперь ты не имеешь права учиться спустя рукава. Иначе мне будет стыдно появляться на работе, — нежно улыбалась она, гладя Алинку по непослушным вихрам.
Алинка разучивала ноктюрны и думала, что маме вовсе не нужно просить ее об этом. Она и без того, не напрягаясь особо, была круглой отличницей, осваивая сразу два инструмента — фортепиано и гитару.
Отца Алинка видела редко. Почти все время он пропадал на службе. Он работал и неплохо зарабатывал и, когда он бывал дома, вся семья сидела у пианино, отдаваясь музыке. Мама играла романсы, папа их пел красивым глубоким баритоном, Алинка перебирала струны гитары, на ходу импровизируя и весело встряхивая головой, когда не попадала в лад. Но это не сбивало семейного праздника, пение романсов продолжалось, и звуки вырывались из окна, останавливая порою у их дома любопытных прохожих.
Потом за пианино садилась Алинка. В школе они обычно разучивали песни военных лет и исполняли их в местном Доме пограничника. Алинка играла эти песни, и снова папа уже не глубоким, а стальным баритоном пел их. А мама тем временем шла на кухню и ставила на плиту чайник. Концерт близился к завершению.
Последним за пианино садился сам Николай Иванович. Единственное произведение, которое он умел играть, — это «Собачий вальс». И очень гордился этим. Он клал руки на белые косточки клавиш, старательно округлял пальцы и, потея от напряжения, выдавал на-гора незатейливое, но очень сложное для него музыкальное упражнение.
Мама возвращалась в комнату, и они с Алинкой изображали бурные аплодисменты, а Николай Иванович церемонно и долго раскланивался, с удовольствием принимая от «публики» признание собственной гениальности и звонкие поцелуи.
На сей раз папа отсутствовал, мама стояла у окна, а Алинка в который раз проигрывала неподдающийся ей аккорд. — Алинушка, гляди, Людмила Ивановна с сыном.
— Что ты сказала? — переспросила Алинка, не расслышав фразы. — Людмила Ивановна с сыром? Неужели сыр в продмаг завезли?
— Ох ты, чревоугодница! Может, тебя покормить для начала? Все-то у тебя с едой ассоциируется. Подойди посмотри, какой красавец, ох, донжуан будет, дамский угодник!
— Тоже мне, красавец! — фыркнула Алинка, но сердце ее затрепетало. Она впервые увидела соседа с нижнего этажа. В этот миг она поняла, что больше никогда не сможет забыть о нем.
— Как его зовут, не помнишь случайно? Мне кажется, в тот вечер, когда мы отмечали у них новоселье, они называли его имя.
— Кажется… — тихо проговорила Алинка, не в силах отвести взгляда от медленно идущей к подъезду пары.
— Ну и? — мама посмотрела на Алинку и все поняла. Она всегда все понимала без лишних слов. — Ничего, сейчас мы их пригласим на чай и как бы ненароком еще раз спросим, ладно?
— Нет, мамочка! Нет, что ты! Его зовут Витька! И вообще… Мне нужно заниматься. — Алинка отдавала себе отчет, что говорит сейчас вовсе не то, что хотела бы сказать. Вопреки своему желанию оказавшись с ним рядом, все последующие годы соседства она избегала даже случайных встреч, как человек, завороженно глядящий в пламя, понимает, что стоит соприкоснуться с ним, ожог неизбежен.