— Меня зовут Сергей… Я буду здесь еще три дня… В гостинице «Центральной»… Может, встретимся?
— Может… — Нонна неопределенно пожала плечами. Затем она открыла дверцу и, уже выйдя из машины, протянула руку Сергею:
— Нонна… Я вам что-нибудь должна? За бензин, за…
— Нет-нет, что вы?
— Спасибо, — сказала Нонна и, хлопнув дверцей автомобиля, не оборачиваясь, пошла в сторону дома. Ей вдруг показалось, что если она будет идти с такой скоростью, то где-то у самого дома ее должен догнать Виктор. Тогда она сможет как бы ненароком уронить сумочку, а он ее должен будет непременно поднять и подать ей.
Дурочка наивная, оборвала она свои мысли и ускорила шаг. Уже в подъезде Нонна взглянула на часы. Шесть часов. Муж еще дома. Скоро он должен будет вставать и идти на службу. Нонна улыбнулась про себя. Вот сейчас ей наконец-то предоставился удобный случай. Ну, конечно, все у них с Павликом как-то второпях, все через одно место. То он на работу спешит, то она. Ни утром нет времени расслабиться, ни вечером. И эти дурацкие рыбалки по выходным. Надо бы брату сказать, чтобы сам на рыбалку ездил, или брал с собой друзей, по крайней мере муж хоть иногда должен быть с ней наедине.
Нонна поправила рукой челку, откинула волосы сзади, чтобы они пышнее легли, и достала из сумочки ключи. В сумочке снова брякнули погремушки. Тьфу ты, ну их, достали уже! Нонна быстрыми шагами подбежала к мусоропроводу, стараясь не громыхать мусорозаборником, открыла его и выбросила туда игрушки. Так-то лучше, она улыбнулась и медленной кошачьей походкой вернулась к двери. Так никаких проблем не решить, если думать только о себе. Ей стало жаль Павлика, наверняка в связи с супружеской несостоятельностью у него теперь появилась масса комплексов, наверняка он глубоко несчастен, только, как может, скрывает это. Нет, теперь Нонна с особой четкостью поняла, что если необходимо сохранить семью, то нужно направить на это все свои силы. И не только свои, Павлика тоже.
Ключ мягко вошел в дверной замок, тихонечко щелкнул два раза, и, легко нажав на ручку, Нонна отворила дверь.
Этот обычный прохладный день, вернее, это весеннее утро, Нонна не забудет никогда. Вся еще легкая и светлая, переполненная радужными планами, она, как воздушный шарик, влетела в прихожую своей квартиры, в общем-то и не вслушиваясь в звуки. Так у нее все пело и играло внутри. Легкое возбуждение, возникшее еще на улице, при встрече с Витькой, приняло определенную направленность. Теперь ей хотелось не кого-нибудь с улицы, пусть даже самого раскрасивого и расспортивного чернобрового бегуна с фисташковым взглядом. Теперь ей хотелось мужа. Законное, естественное желание.
Нонна включила светильник над зеркалом, посмотрела в него и увидела там свое чуть заретушированное полумраком отражение. Она стала снимать туфли и, присев на тумбочку, вдруг замерла. Из комнаты брата доносились звуки саксофона и слабые, едва слышные голоса. Нонна напряглась всем своим существом, тихонечко, на цыпочках приблизилась к двери и прислонилась ухом к щелочке. Дверь скрипнула и слегка приоткрылась. Голоса на мгновение смолкли, затем кто-то откашлялся, и до слуха девушки донесся тревожный шепот мужа:
— … Там кто-то есть. Свет. И дверь открылась.
Сердце Нонны бешено заколотилось. Бури эмоций, главной из которых была ревность, взвились в ее душе. «Он с девушкой! Борька наверняка по бабам шляется, а он привел в дом… С женой, значит, не может, не стоит… А с этой! Шалашовка!!»
Нонна хотела что есть силы толкнуть дверь, вышибить ее, сорвать с петель. Но сердце ее колотилось так, что ни на какое другое движение не оставалось сил, и Нонна неподвижно сидела на тумбочке, переполненная горем и злостью. Она бросила взгляд на вешалку и чисто механически отметила про себя, что там нет чужой одежды, а у порога нет чужой обуви. А есть обувь Павлика, ну, это понятно, он дома, именно его голос только что слышала Нонна, и обувь Бори…
— Да нет там никого, свет я, наверное, не выключил, а дверь — сквозняком.
Голос брата слегка обескуражил и отрезвил Нонну. «Ага, значит, и Борька дома. Ах, подлецы этакие, притон развели. Интересно, по парам они или одну вдвоем… Козлы драные!»
— Борюшка, хороший мой, ну давай еще разочек, и пора мне… Да и эта сейчас привалит! Господи, как мне все надоело!
Голос Павлика звучал как-то странно, с придыханием. Таким голосом разговаривают обычно с женщиной. В самые сладкие минуты. Но при чем здесь Боря? При чем здесь Павлик? При чем здесь она сама? Нонна сползла с тумбочки и еще раз посмотрела на себя в зеркало. Лицо в зеркале показалось ей незнакомым. Нет, вернее, кое-что в нем она узнавала. Глаза, например, нос, брови, рот. Искаженный, бледный. Взгляд надломленный, мученический, как после продолжительной и тяжелой болезни. Все узнаваемо, все, только так, словно это картина Пикассо. «Девушка с веером»… Нонна почувствовала себя размазанной по полотну, рассыпанной, мозаичной. Или нет, не Пикассо. Абстракционизм какой-то. Из лоскуточков, из кусков. Все это нереально, бред, а когда Нонна выйдет из бреда, все встанет на свои места. И от этой мысли ей почему-то стало легче. Лучше уж думать, что это сбои в психике, чем реальность. Вот сейчас она откроет дверь и увидит, что в комнате мирно спит ее брат, потом она пройдет в свою комнату и увидит там Павлика. Она подойдет к нему, взлохматит его жесткие волосы, покроет его всего нежными поцелуями. Она пробежит пальчиками по теплой кожице шеи. Она разденется, медленно, красиво, пританцовывая, как однажды видела у подруги по видаку в эротическом фильме. Она подплывет к мужу, покачивая бедрами, и он не устоит. Он овладеет ею. Ею! Его женой! Он хочет этого, но сидит в нем какой-то ужасный зверек и не дает ему…
— Ммм… Хорошо, вот так… Вот так, золотой мой, вот так… Глубже, Борюшка, хорошо…
Жаркий порыв обжег щеки Нонны. Она резким движением ноги открыла дверь в комнату брата. Боря и Павлик лежали на разложенном диване «стульчиком». Боря производил плавные толчкообразные движения и руки его обвивали шею ее мужа. Павлик сильно запрокинул голову, так, что Нонна видела выражение его лица. Выражение сладкой муки, глубокого удовлетворения, почти счастья. Высокого, неземного счастья. Именно такого, о каком мечтала сама Нонна все это время замужней жизни.
Под ногами хлюпал только что политый асфальт. Воздух был тугим и плотным, он не хотел проталкиваться в легкие. Глаза сухо жгло, и горьковатый ком стоял в горле. Плакать не хотелось, хотелось смеяться. Надрывно, истерично, биться головой о столбы и стволы деревьев. Ну как же раньше-то она этого не замечала? Как раньше не замечала?! Все же было как на ладони, и к бабке не ходи. В ту самую первую ночь, когда у них с Павликом ничего не получилось, он пошел к Борьке. Да и Борька с той поры, как Павлик поселился в их доме, перестал шляться по ночам. А ведь это именно он, именно Борька и познакомил Нонну с Павликом. О, идиотка! Дура!! Как же она раньше?..
Перед глазами Нонны одна за другой стали всплывать картины их совместной с Павликом жизни. Одно неопровержимое доказательство за другим. Один факт его неестественной, вернее, противоестественной сексуальной ориентации, наплывал на другой. «Значит, так: Павлик и Боря любят друг друга. Любят давно. Сильно любят. Никто им не нужен, ни один человек, ни Нонна, никакая другая девушка». Да-да, именно сейчас Нонна вспомнила, что хоть и считала брата профессиональным донжуаном, но ни разу не встречала его с женщинами. Он пропадал ночами, он долго беседовал по телефону интимным голосом, он таскал с собой в карманах презервативы, и из этих опосредованных свидетельств она сделала для себя вывод, что Борька отъявленный ловелас и бабник. Но вот ведь, черт, она не может припомнить ни одного женского лица рядом с ним в его комнате. Были друзья, приятели, учителя. С ними он запирался и слушал музыку. Чтобы не мешали, значит, домочадцы. Чтобы не лезли в его дела, чтобы не отвлекали от чисто мужских бесед. Идиотка! Идиотка!! Идиотка!!!
С Павликом все покончено. Павлика она вырвала из души, как хилеры вырывают из тела болячки. Даже рубцов не осталось. Ничего. Пустота лишь, вакуум. Ну ладно…
Позднее Нонна долгое время восстанавливала свои силы, но силы не восстанавливались. Она часами лежала в постели, не поднимаясь. Перед глазами то и дело возникали друзья брата, сам брат, но Павлика не было. Он исчез, словно сон. Он растворился. От этого порой становилось невыносимо. Ей нужно было увидеть его и в последний раз убедиться в том, что все это было на самом деле. А раз было, значит, ушло. Ушло и больше не возвратится. А так — нет никакой уверенности, что это не ее фантазия. Даже вещей Павлика в доме не осталось. Ни тапочек, ни бритвы, ни полотенец. Даже запаха. Все провалилось в тартарары, испарилось.