— Первая победа, — прокомментировала неразговорчивая Жанна и взяла фотографию из рук Алины.
Витька в воздухе над планкой. Похоже, он парит, словно птица в небесной выси, и только черточка отлетевшего в сторону шеста приземляет его судьбу. Витьке около восьми лет.
Витька под Эйфелевой башней. В руках у него огромный букет роз, рядом с ним изящная девочка в коротеньком платьице. У Алины защемило сердце. С чего бы это? Она ведь даже и не видела пока этого мальчика с оливковым цветом глаз и смуглой от природы кожей. Но эта девочка…
— Кто это? — Алинка ткнула пальчиком в косицу девочки и показала фотографию Жанне.
— Красивая, правда?
— Наверное, — неопределенно кивнула Алинка.
— О! — спохватилась Людмила Ивановна. — Это Олечка, славная девчушка… Была… — она оглядела присутствующих, словно проверяя, какой произвела на всех эффект, но Александр Тимофеевич быстро пояснил, отхлебнув из высокого бокала маленький глоток вина:
— Олечка Рябова. Хорошая была девочка, акробатикой занималась, надежды подавала… Большие надежды, — Александр Тимофеевич глубоко вздохнул. — Упала на спину неудачно… Ну, в общем, погибла девочка.
— Погибла? — Алина едва не поперхнулась ягодой. — Но как же?.. Ей сколько лет?..
— Ей девять лет. На этом снимке — девять. Витьке — одиннадцать, столько же, сколько тебе сейчас. — Александр Тимофеевич погладил Алинку по волосам и ласково заглянул в глаза.
— Всего девять, — пробубнила Алинка, не в силах оторвать взгляда от миловидного курносого личика. Меньше, чем ей сейчас. Она уже перестала думать о Витьке, перестала разглядывать крупные розы и Эйфелеву башню, перестала брать из рук отца другие снимки. Она безотрывно смотрела на эту маленькую красивую светловолосую Олечку Рябову, представляя себе, какой счастливой и долгой могла бы быть ее жизнь, если бы не акробатика.
— При чем здесь акробатика? — спросила Жанна, и Алинке стало неловко. С каких это пор люди научились читать чужие мысли?
Алина подняла голову и посмотрела в красивые, тоже оливкового цвета глаза. Но Жанна обращалась вовсе не к ней. У них шел свой разговор, и Алина прислушалась.
— Конечно, Мария Ильинична, может, не занимайся она акробатикой, все сложилось бы иначе, но… Судьба, от нее не убежишь…
4
Он никогда, никогда не переставал ждать счастливой встречи. Тихого и нежданного праздника. С самого раннего детства, в пору которого был очень симпатичным круглолицым и глазастым мальчиком. Все знакомые говорили папе и маме: «Ах, какой он у вас славненький, какой хорошенький!»
Впрочем, собственное упоение своей изумительной внешностью, ожидание счастливой встречи, которая представлялась главной целью и итогом всей жизни, все это таилось внутри. Где-то глубоко-глубоко, у самого сердца. А снаружи Витька был тихим, молчаливым, как и его сестра Жанна. Он часто мечтал по ночам о красивой, духовно чистой и светлой жизни в будущем. Почему-то даже в малолетстве он уже мечтал о семье. Может, это было связано с астрологическими законами: по гороскопу он родился под знаком Девы в год Змеи, и это, видимо, сказалось на его внутреннем мироустройстве.
Даже то, что с детства он целеустремленно, по-взрослому серьезно и самозабвенно занимался спортом, было не чем иным, как одним из средств к достижению далекой цели. О денежных вознаграждениях пока не было и речи, но Витька уже тогда понимал, что победы на высоких уровнях состязаний приносят и материальную независимость, и социальную защищенность. Правда, не в его стране, не у него на родине, которую он любил страстно, до слез, словно это были его родители, и друзья, и братья в одном огромном, непостижимом пока детским умишком значении. Но жить в нищете, даже у себя на родине, он не собирался. Уже тогда, проливая слезы на победных пьедесталах под звуки отчего гимна, получая свои первые медали и призы, он знал, что рано или поздно покинет страну. Заработает много денег, купит дом, огромный, красивый, с большим фруктовым садом и голубым бассейном. Он видел такие дома, когда выезжал на соревнования в Германию. У него будут горничные и экономки, дворецкие и садовники, хозяйственные работники и охрана. У него будет все, что облегчит и сделает беззаботной жизнь той единственной и неповторимой, которая станет когда-то его нежной путеводной звездой.
С девчонками Витька не дружил. Он их боялся, как боятся чего-то неведомого и непостижимого. Эту дружбу ему заменяла старшая сестра, бережно хранившая его чистую и светлую душу от таких тайн, как отношения полов и появление на свет младенцев. В этом смысле Витька рос оранжерейным цветком в стерильном, незамутненном жизненными бурями пространстве.
Витька находил особое упоение в занятиях спортом. Он наматывал километр за километром, преодолевая барьер за барьером, брал высоту за высотой и вытягивался ростом, мужал лицом и крепчал телом. Но внутри он оставался все тем же наивным, глубоко инфантильным мечтателем, который на девичий манер глубокими ночами выныривал из скорлупы своего самозабвения и, ослепленный величием звездного мироздания, превращался в нежного, исполненного сладостными фантазиями молодого человека.
Он грезил, вздыхал, что-то неясное томило его, но к утру, не давая себе ни часа поблажки, он поднимался с красными от недосыпа глазами и бежал на стадион, чтобы снова превратиться в механическую машину, направленную на одну-единственную цель — достижение материального благополучия. Он работал на перспективу.
Но однажды, как и следовало ожидать, он влюбился. Любовь его была стремительной и очень странной. На ту пору ему едва перевалило за одиннадцать, он участвовал в юниорских международных соревнованиях и жил в одном из дешевых отелей Парижа. Надо сказать, что дешевые отели одинаковы везде, что в Киеве, что в Криулянах, что в Москве, что в Париже. На то они и дешевые. Очень часто участников соревнований поселяли в школы или рассовывали по семьям. Наверное, семейный вариант все-таки был самым благополучным: питание, уход, почти родственное отношение и относительная свобода. На сей раз он жил в отеле. Русская команда занимала третий этаж, ребята из Китая жили на втором, из Германии — на четвертом, хотя, впрочем, немцы, англичане и шведы прибыли малым числом и вполне уютно разместились на одном — четвертом этаже, рядом с рестораном и видеозалом.
Витька побеждал тур за туром, оставляя далеко позади себя спортсменов из дружественных стран. Ему аплодировали трибуны, его слепили фотовспышки, ему совали под нос микрофоны с маркировкой различных журналов, газет, радио- и телепрограмм. Запыхавшись, он отвечал на вопросы корреспондентской братии сразу за финишной чертой, бормотал что-то невнятное, едва успевая сообразить, о чем его спрашивает гнусавый неуклюжий переводчик из обслуживающего персонала команды, и, едва ли не подпрыгивая, пытался увидеть поверх голов обступивших его назойливых журналистов ту часть трибуны, где сидела она. Даже во время забега на стайерскую дистанцию или прыжка и полета над планкой он украдкой бросал взгляд на одну-единственную девочку.
— Скажи, ты кого-нибудь ищешь? — Серега дернул его за рукав спортивной куртки. — Ну что ты все время головой вертишь, как цапля?
— Я что, мешаю? — Витька раздраженно оглянулся на друга, с которым уже не первый год они вместе на дистанциях шли, как говорится, ноздря в ноздрю, но благодаря то ли природной удачливости, то ли еще чему Витьке на последних метрах удавалось вырваться хоть на долю секунды вперед.
— Мешаешь, — как-то равнодушно пожал плечами Серега. Было видно, что его просто раздирало любопытство.
— А чем я мешаю?
— Чем-чем… Сосредоточиться не даешь, вот я и проигрываю.
— А ты обо мне не думай, о себе думай. — Витька отошел в сторону, опустился на скамейку и, не расстегивая, стянул с себя куртку. Волосы его при этом встали дыбом, и не успел он пригладить их рукой, как у него за спиной раздался смех. Витька зажмурился. О, сколько раз он слышал этот смех, но где-то в отдалении, где-то за пределами видимости. Просто смех, но как он действовал на него. Несомненно, этот смех принадлежал именно ей, Олечке Рябовой.