— Мне страшно, — простодушно повторила Ольга.
— А мы сейчас… э… как это? А — вздрогнем. — Он деланно улыбнулся и откупорил бутылку ликера. — Ну как? Вздрогнем? И разогреешься заодно. А то, может, чаю? Или кофе? — Он вынул из кармашка сумки дорожную упаковку расфасованного кофе.
— Кофе, — согласилась Ольга и устало присела на диван. Она закуталась в плед, пропахший пылью и влагой. Плед не грел, и то ли дрожь от холода, то ли нервный озноб стал пробивать ее тело короткими мелкими разрядами.
Ольга взяла фужер и налила себе ярко-красной, как свежая артериальная кровь, жидкости. Потом подумала, поставила рядом еще один и налила туда столько же.
— Кароль! — позвала она. Выпив бокал, она нарезала колбасу и хлеб, открыла баночку икры, выложила на стол крутобокие спелые помидоры. В душе у нее заметно просветлело. Кароль вошел в комнату.
— Кароль! — снова крикнула она и почувствовала, как страх и холод куда-то отступают. — Кароль, ты ведь не любишь меня? — Ольга подняла на него влажные светлые глаза.
— Нет, что ты. — Кароль тоже опрокинул в горло напиток и отломил кусочек банана. — Совсем даже наоборот. Я люблю тебя. Если бы не любил, разве потащил бы в такую даль?
Он снова наполнил свой бокал ликером и посмотрел в Ольгино лицо.
— Если ты не женишься на мне, я отравлюсь.
— Ну что ты, — ласково пробормотал фон Зиндер и, приблизившись к ней, обнял за плечи. Он уже пожалел, что привез ее сюда. Неизбежность неприятного выяснения отношений пугала его. Ну почему нельзя просто заниматься любовью и наслаждаться уже этим. Нет, ведь женщинам непременно нужно замуж. — Зачем же так сразу — отравлюсь? Надо жить, понимаешь? У тебя есть сын, — увещевал он Ольгу слащавым назидательным тоном. — Кто же его будет воспитывать, скажи? Нет, ты скажи? Кто? — настаивал он и липкими от ликера губами целовал ее тяжелые шелковистые волосы.
— Ты, — ответила Ольга. — Я так и напишу в завещании: «В моей смерти прошу винить Кароля фон Зиндера». — Ольга нашла тупой карандашик и, обслюнявив его, нацарапала на подвернувшемся под руку тетрадном листке эту фразу. — Или нет. — Она подняла на него глаза и искусственно засмеялась. — Зачем же мне умирать одной? — Ольга разорвала на мелкие кусочки листочек и стала писать на другом, закусив нижнюю губу и бормоча что-то себе под нос. Кароль заглянул через ее плечо. — Зачем? Я отравлю сначала тебя, а потом отравлюсь сама. А на столе останется вот это: «В нашей смерти просим никого не винить. Мы любим друг друга и умираем вместе». Ну как?
— Ничего, — ответил Кароль. — Только сначала… — Он обнял ее за талию и поднял над диваном, прижимая к себе дрожащими от возбуждения руками. — Ах ты, моя кисочка, как я хочу тебя! Ну иди к своему Каролю, иди… — Он понес ее в соседнюю комнату, где углядел уже большую двуспальную кровать. — А сначала мы с тобой…
— Я соскучилась по тебе, — шептала уже изрядно опьяневшая Ольга и приникала к нему разгоряченным телом. — Ну возьми меня, возьми…
Он положил ее на кровать и, разрывая на груди мелкие частые пуговки платья, состроил страшную гримасу:
— А кого я сейчас съем? — нараспев прорычал он. Пуговки с треском разлетелись по разным углам комнаты, и Кароль с силой овладел постанывающей и разметавшейся на кровати Ольгой.
С нею Кароль чувствовал себя героем. Она не была вялой в постели, как предыдущая его пассия, и не была холодно-отстраненной, как в последние годы его жена, но и не была агрессивно-напористой, подавляя его как партнера и перехватывая инициативу. В общем, она вполне устраивала его как женщина. С нею можно было делать все, и Кароль пользовался ее расположением. Он изнемогал от страсти, сдерживая в себе подкатывающие волнами предоргастические ощущения. Единственное, что несколько смущало его, так это то, что она могла получить наивысшее удовольствие лишь в единственной позе — позе «наездницы». Как ни старался фон Зиндер изменить хоть что-нибудь в чувственности этой женщины, ничего у него не получалось. Поэтому он сам время от времени помогал Ольге поудобнее усесться на него, пристально наблюдая за тем, как она приближается к оргазму. Поначалу это зрелище несколько пугало его, а Ольга даже и не подозревала, что он с любопытством следит за ней, сам при этом оставаясь почти спокойным. Лицо ее становилось безумным: глаза были полуоткрыты, но радужные оболочки начинали кружиться по невероятным орбитам, а в самый последний момент она полностью теряла контроль над собой и преображалась: глаза ее закатывались куда-то вверх, и в просвете между веками зияла только пустота белков.
— О, я люблю тебя! — стонала Ольга. — Я хочу тебя. Насовсем, насовсем, насовсем, — шептала она, и, когда глаза ее стали закатываться, Кароль вдруг почувствовал такой силы возбуждение, что сквозь тело его пробежал электрический разряд сладостного чувства. Он покрылся мелкими бисеринками пота и задрожал, теснее прижимая ее скользящие по члену бедра к себе.
— Давай, лапочка, давай! — подстегивал он ее, хотя и сомневался, что она его в данный момент слышит. — Вот так, хорошо. Вот так, — движения бедер Ольги стали быстрыми и короткими. Из груди ее вырвался крик, и она, сделав еще пару неритмичных рывков, взорвала в Кароле мощный оргазм.
— Я не хочу жить, — наконец прошептала она дрожащим голосом и уткнулась носом в его пахнущую смесью острого дезодоранта и пота подмышку.
Ольга уснула, негромко посапывая и постанывая сквозь дремоту. Кароль тихонько поднялся и придвинул стол с напитками и закуской поближе к кровати. Две бутылки из-под спиртного уже валялись под столом, блестя белым матовым стеклом и красными винтовыми крышками. Кароль открыл водку. Налил себе стопочку и одним махом опрокинул ее в рот. Водка мягко прошла по гортани, не обжигая ее и не прибавляя новых ощущений отупевшему и одуревшему от секса Каролю. Он снова налил стопочку, и еще одну, и еще, пока совсем обмяк и ватным, непослушным телом рухнул рядом с Ольгой.
На дворе завыла собака. Она завыла так неожиданно близко и громко, что Ольга открыла глаза. Ее мутило. «От выпитого, что ли?» — растерянно подумала она. Голова кружилась, и сердце оглушительным биением разрывало виски. Ольга, превозмогая себя, попыталась встать. Красная волна затмила свет, и Ольга на непослушных ногах сделала пару шагов. Волна отхлынула на мгновение, и перед ее взором появилась преображенная, словно через затуманенное стекло, комната. Она обвела ее взглядом: стол, бутылки, бананы, записка: «В нашей смерти просим никого не винить. Мы любим друг друга и умираем вместе».
По лицу ее скользнула искаженная улыбка. Она сделала неглубокий вдох и, словно подкошенная, рухнула на пол.
— Кароль, — прошептала она. — Кароль, помоги мне. Кароль.
Голос ее, как воздух из наполовину сдувшегося воздушного шарика, с шипением выходил из груди, почти не нарушая тишины. Она попробовала подтянуться на руках в сторону выхода. Сильный спазм вывернул ее, и горькая жидкость, вырвавшись из горла, подтекла под тонкую ткань платья. Она затаила дыхание, потом вдруг неожиданно очнулась, выпрямилась и ухватила спящего Кароля за руку, резко потянув ее на себя.
— Кароль! Где же твой обещанный кофе?
— Майн херцлишен, — Кароль соскользнул с кровати и, навалившись на Ольгу бесконечной тяжестью своего тела, проронил последние в своей жизни слова: — О, майн Готт…
Пошел дождь. Водосточная труба завыла, словно примолкнувшая на некоторое время собака, загрохотала длинными ливневыми очередями, всполохи молний осветили комнату сквозь прикрытые ветром ставни. И медленная крупная луна выплыла на небосклон, освещая ровным неживым светом влажный заброшенный сад и мокрую, как рыбья чешуя, сверкающую латунным отблеском черепицу.
Вечером следующего дня, озабоченный отсутствием хозяев «мерса» сторож пошел поглядеть, не случилось ли чего в доме отставного полковника Леонида Петровича, куда вчера приехали на два дня предполагаемые покупатели — добропорядочная немецкая чета фон Зиндеров: фрау Ольга и герр Кароль.