После поминок мама снова завела свою излюбленную тему: «Квартира записана на тебя, мы с папой это вместе делали, я это помню великолепно, квартиру надо переписать на меня. Деньги я не нашла, но я обязательно найду, ты понимаешь, что они мне нужнее, чем тебе?»
Я молчу.
«Машина тоже, зачем тебе машина? У тебя вон сколько машин в Беверли-Хиллз, у Максимилиана в гараже три стоят».
Я молчу.
Давление было настолько серьезное, настолько тяжелое, настолько невыносимое, только она могла так давить, что ни дышать, ни спать было невозможно. Единственное, что я сказала: «Мама, неужели я еще не доказала, что ты можешь мне доверять? Твоя жизнь, жизнь бабушки, у которой сейчас своя собственная роскошная квартира рядом со мной в центре Москвы? Жизнь и быт папы. Все это было на моем тотальном обеспечении. Никому из близких вообще не приходилось ни в чем нуждаться.»
А она в ответ слово такое нашла, какое-то жестоко-изысканное, модно-современное, дескать, иначе я не буду чувствовать себя защищенной. Я обомлела, но промолчала. Она продолжала меня брать штурмом и пилить одновременно: три раза в день она звонила мне по этому поводу. И я поняла: либо она меня уничтожит своим давлением, либо я все должна отдать и уйти. Я сказала: «Не смей мне больше звонить и задавать вопросы, еще 40 дней не прошло со дня смерти папы (сначала это было девять дней, потом 40). Пройдет 40 дней – и я подумаю». Я не подумала. Я сразу пошла и просто все отдала. Освободилась. Меня это мучает по сегодняшний день, ведь это было предательством папы. Но у меня не было сил с ней бороться. Она же всех подминала под себя, как удав, медленно и цепко. Папа был всегда ее слугой, ведь она не умела ни еды приготовить, ни стол накрыть.
Была у него одна история в конце жизни. В папу влюбилась 35-летняя красивая молодая женщина, сама за ним бегала, прохода не давала. Он был просто в шоке, потому что ему было уже хорошо за 70. Папа сам говорил: «Как и что бы я ни делал, она все равно бегала за мной». Мама сказала ему: «Я тебя убью», просто так и сказала.
Он приезжал ко мне в Америку. Вдали от мамы он был счастливый, обо всем рассказывал в мельчайших подробностях, потому что мы были близки. И я ему рассказывала все, даже про какие-то любовные похождения. Папе я доверяла, потому что он действительно был мой дружочек, родственная душа. Спасибо, Господи, что дал мне такое количество любви, такое количество времени, сколько папа был рядом.
В детстве, когда я у своего зеркала в коридоре что-то репетировала, если он появлялся, я всегда предчувствовала, когда он появится. У меня всегда был убийственный график, он знал: образовательная, музыкальная, балетная школы, а в 8-10-м классе вечерами лекции по филологии в МГУ. Это было так тяжело, надо было рассчитывать время, еще не забывать поесть, я не знаю вообще, как и когда я дышала. Папа то в первую смену работал, то в ночную, но как-то умудрялся всегда быть со мной. Всегда был моим главным помощником. Не надоедливо, не назидательно, не мороча голову – просто был, и все.
Помню, как мы с ним едем на лыжах, занимаемся спортом, он везет меня на фигурное катание. Все, что касается города Долгопрудного, все и всегда делал он – мой папа.
Но перед мамой за меня не заступался, даже когда она была несправедлива, никогда – он ее боялся. И только в конце жизни папа сказал: «Я ненавижу эту женщину. Я все придумал, знаю, как ей отомстить». Это было прямо перед тем, как перейти в общую палату, когда мы с ним сидели каждый день эти два месяца. Слово «отомстить» прозвучало ужасно из уст папы. Мне это очень не понравилось. Я сама боялась ее до смерти, но я ее не ненавидела, хотя она и сломала мне жизнь, но без нее Натальи Андрейченко никогда бы не было.
9. Трагедия материнства
9.1 Мама – борец за справедливость
Мама была инспектором просвещения РСФСР, замминистра образования, и все знали, что, когда Соколова приезжает, летят бошки. Она ставит всех на место, увольняет по делу и навсегда. Ее очень боялись, и к ее инспекции готовились, как к приезду Брежнева.
Вот она едет в детский дом в Иркутске или в Новосибирске, не помню. Чистота, беленькие постельки, дети стоят намыленные. Мама все это видит, но понимает, что это всего лишь витрина. Выбирает одного мальчика, у которого сопелька течет из носа, садится перед ним на корточки и спрашивает: «Скажи, дорогой, а что бы ты сейчас хотел больше всего на свете?» А он на нее смотрит и отвечает: «Мне бы, тетенька, корочку черного хлеба».
Все! Соколова увольняет всех. Сама остается в городе и набирает в детский дом новый персонал. И это очень важная черта моей мамы. Она действительно была борцом за справедливость.