Так что я в этой жизни обязана расчистить род и запустить спираль по новой. Я знаю, что это моя миссия, и я ею занимаюсь. Благодарю Тебя, Господи, что ТЫ даешь мне такое понимание, великое и высокое.
10. Освобождение духа – первая клиническая смерть
Столько травм и боли я нацепляла из маминого мира, ведь не просто так возникла в молодости моя трагедия с алкогольной зависимостью. Да, это отдельная тема, алкогольная зависимость – она же именно от мамы родилась: эта забитость, это стеснение… Ведь я безумно стеснительная, безумно скромная, очень образованная, и вдруг эта бравада вся… Я объясню ситуацию. Без алкоголя никак нельзя было – это был протест, вызов, освобождение духа какое-то, что ли.
Помню, до поездки на Каннский фестиваль с фильмом «Сибириада» у меня было первое интервью. Какой-то большой канал. Сидит Андрей Кончаловский (режиссер), а из актеров сижу только я, такая истинно русская женщина – огромная, крупная, молодая, красивая и, казалось бы, смелая. Но… Когда мне стали задавать вопросы, я как будто кол проглотила, слова вымолвить не могу, ничего не получается ответить, я так растерялась, так испугалась, хорошо, что в кадре не расплакалась от бессилия. Просто сидела, как дура, и молчала на протяжении всего времени.
Интервью заканчивается. Ко мне подходит Андрей Сергеевич и говорит: «Наташа, что с тобой? Где эта смелость? Ты же умный образованный человек, как так, ты не смогла ответить ни на один вопрос?»
Я попросту стеснялась, вдруг что не так, мама вбила в меня эти комплексы. Сыграть могу, прочитать могу, а от себя, от Наташи, я ничего сказать не могла, просто вся онемела. После этого я пошла куда надо, влила крепкого. (не помню, чего) – и все встало на свои места, я стала спокойной, все под контролем, страх ушел и т. д. Без этого, я точно знаю, или немая смерть актрисы Андрейченко, или такая извращенная, исковерканная псевдосвобода, потому что другого никто не объяснил, другого никто не дал, а духовного роста и осознанности еще тогда не было на моем жизненном пути.
И появление легких наркотиков в моей жизни имеет те же самые корни. Шизофрения, заболевание Макса, все накручивалась с каждой минутой и секундой нашей совместной жизни. Так что выхода никакого не было: или петля, или… Если бы тогда со мной рядом был психоаналитик, мы с Максимилианом жили бы долго и счастливо – хватило бы знаний, ума, где надо, ручкой бы махнула, понимая, откуда ноги растут. Но я все его заболевание принимала на свой счет, серьезно: что я такая ужасная, что ему так со мной плохо, что он страдает. Все это во мне копилось, копилось и копилось. И когда-то это должно было взорваться.
И поэтому я начала курить кое-что запрещенное. Меня отпускало таким образом. Как ко всему в моей жизни, я относилась к этому очень серьезно…
У меня был «правильный» проводник, это очень важно. До того как в первый раз попробовала, мой проводник сказал: «Это твой инструмент связи со Вселенной, и не вздумай курить, как другие, – когда они валяются, торчат, отдыхают, ржут и жрут, а потом идут спокойненько спать. Ручка, белый лист, пара листов всегда рядом, стихи придут – записывай, захочешь рисовать – рисуй, это твой дар свободы. Ты это берешь и используешь для открытия сознания, для связи со Вселенной». И я именно так и делала, а иначе в Беверли-Хиллз, в особняке, просто бы петля была…
Давайте перенесемся в 1980 год. Министр кинематографии СССР Филипп Тимофеевич Ермаш тогда проявлял ко мне большое сострадание, говорил: «Это лучшая наша актриса, мы не имеем права ее потерять». Но съемки срывались, студия простаивала. Ермаш вызвал моего папу к себе в кабинет. Сказал: с этим нужно что-то делать, нужно поместить меня в госпиталь насильственно. Папа встал на колени: «Что вы, Филипп Тимофеевич, она же такая свободолюбивая девочка, нельзя ее контролировать, она выбросится с любого этажа, из любого окна – это свободный дух.» – «Так сделайте что-нибудь с этим духом, у меня съемки стоят!» – не выдержал Филипп Тимофеевич. Но папа понимал – я сама должна принять решение, нужно только подождать. И тогда все будет хорошо.
И ровно через три недели я как будто считала эту информацию. Тогда я очень страдала. Меня пригласили на Новый год в очень красивое место в самом центре, на Старом Арбате. Дом – как маленький дворец, с колоннами в комнатах, и появиться в нем нужно было достойно. На тот момент мне было 24 года, и я зарабатывала колоссальные деньги, просто колоссальные. а у меня нет ни копейки. Почему-то для меня стало закономерным самой расплачиваться в ресторанах, особенно за мужиков. Я не хотела, чтобы ко мне приставали. В Советском Союзе часто было так: раз я тебя ужинаю, то я тебя и «танцую». Да, со мной ужинали все. Но никто не «танцевал» – только я сама могла взять за руку и увести, если этого хотела. А в состоянии опьянения у меня всегда рядом были друзья, которые меня доставляли домой, и все было нормально. Во всяком случае, пьяного бардака и еще неизвестно чего никогда не случалось. Точнее, случалось – но только по моей воле и по моему желанию, и с самыми красивыми людьми нашей страны.