То есть это происходит так: ты поднимаешься выше, но на самом деле по-прежнему находишься в единой точке пространства, потому что тебе никуда не надо подниматься – ты все считываешь на уровне информационного поля. В одну секунду я одновременно была в Париже, ходила по своим любимым улочкам, которые помню, и параллельно была в Нью-Йорке. Как будто я смотрела кино. Я смотрела на мою маму, которая находилась в Германии в очень уютном деревянном домике, в котором она жила, и сейчас проверяла тетрадки и работала, я увидела, как она вдруг резко остановилась и взволновалась. Я даже хотела лететь к ней (хотя в этом не было необходимости) и сказать, что все хорошо. И я, по-моему, слетала, но она меня не услышала.
Я смотрела и видела бабушку в ее квартире, счастливую и светлую… Она готовила для меня потрясающе вкусные мягонькие котлетки. Я не чувствовала запаха, но знала, что это так вкусно, я знала, что бабушка ждет меня домой, потому что именно этим вечером я должна была сесть в поезд и уехать в Ленинград на съемки.
Но самая страшная ситуация была с моим папой, потому что я наконец-то увидела, что происходит на этой машине. Она, видимо, показывала кардиограмму сердца, а на ней пошла плоская линия. Судя по всему, мое сердце остановилось. Я этого не знала. Люди так взволновались. Папа в истерике кричал. Я к нему, как мне казалось, подлетела, я ему объясняла, что мне так хорошо, что он себе даже представить не может, что он не должен ни о чем волноваться, что я его люблю, что он мой спаситель и что ради Бога оставьте меня в покое, мне так хорошо в моей жизни никогда не было, я понимаю все, что происходит на планете, я вижу все страны, я вижу всю галактику, я вижу всю Вселенную, я могу в одну секунду улететь, куда я хочу! И улетать-то никуда не надо – в одной точке сконцентрирована вся информация. Может быть, это и есть нулевая точка отсчета. Или точка Абсолюта, как ее называют, откуда все вышло: создание Вселенной, мира и всех живых существ.
Но они кричали, как ненормальные, эти три врача. Они давили мне на живот и кричали: «Дышите, дышите». Они массировали мне сердце: «Дышите, дышите». Я смеялась, потому что чего мне дышать-то? Как я могу дышать? Я уже умерла. Дураки. Я, значит, им кричу. Мне смешно вообще, я понимаю, что ничего сделать нельзя. И вдруг я осознаю, что они боятся, и что в этой комнате такое количество страха, и что у отца истерика. Врачи боятся, и пот с их липких рук и лиц капает на мое лицо, и мне становится омерзительно от этого. Я смотрю на эту огромную спившуюся тушу, на это тело, к которому я абсолютно равнодушна, и я понимаю, что я не хочу этого тела. Я не хочу этого тела. И я не хочу в это тело возвращаться. Я не люблю его. Я хочу быть здесь и сейчас, в этой точке – раз и навсегда, я счастлива. Я застываю.
И в тот момент, пока я посещала различные Вселенные, – в этот момент-эти страшные люди, одетые в медицинские халаты, подносят ко мне какую-то хрень, которую я уже видела в фильме Милоша Формана «Кто-то пролетел над гнездом кукушки». Как в эпизоде, когда Джеку Николсону надели на виски такой же прибор, чтобы электрическим током из него сделать овощ. Они надевают мне на виски этот прибор, и меня бьет током. И вот здесь начинается самое невероятное… Я начинаю с самой высокой точки (точно не из комнаты), с самой высокой точки – которой не существует, потому что наша Вселенная бесконечна, – вот оттуда я начинаю спускаться в свое тело. Вы не можете себе представить, как это долго! И вот этот момент, крик, я описала в своей музыке в пятом произведении «Ветры перемен» на CD «Наташа и гуси». Я летела с такой скоростью и с такой болью, пересекая все космические конгломераты, и тяжело упала в свое тело. И в эту же секунду ощутила такую пронизывающую боль, которую я вам не могу передать. Родить ребенка – это детский лепет на лужайке в сравнении с той болью. Это было так больно, и я поняла, что я приземлилась. И единственная мысль, которая меня посетила: «Ну вот, я снова в тюрьме». Я осознала все. Я поняла, что аппарат, который был у моих ног, заработал, и пошла скакать эта линия – плик-плик-плик – значит, они вернули мое сердце к жизни, к которой я не хотела возвращаться. Мне было 24 года.