Мы провели потрясающий вечер. Было очень вкусно. Я всегда любила ходить на эти вечера. На «Оскар» меньше, потому что в зале «Золотого глобуса» были столы, и нам всегда давали поесть очень-очень вкусную еду. Нам сервировали божественные антре[10], салаты, основные блюда, а завершающим аккордом был наивкуснейший десерт с кофе. И когда люди пили кофе с десертом, всегда на столах были также вино и вода – то есть ты всегда мог что-то съесть, несмотря на то что начиналось шоу. Это было крайне удобно.
Еще я очень любила этот потрясающий зал с колоннами за его планировку: если вдруг тебе захотелось выйти в туалет, ты мог сделать это, никому не мешая, в маленьком перерыве, когда один человек покидает сцену, а другой еще не поднялся. В дальнейшем, когда в здании запретили курить, небольшая курилка на улице стала местом встречи самых гениальных людей, потому что все «изгои» (а их было очень много) собирались именно здесь! Боже мой, ты мог встретить «фсех»[11]: великих певцов, артистов… Мы стояли и разговаривали. Именно так я, например, познакомилась с сыном Джона Леннона, совершенно замечательным музыкантом, с которым мы в дальнейшем сдружились и вообще решили встречаться. И много раз он приезжал к нам домой, что было совершенно замечательно.
Итак, завершение церемонии вручения призов. Майкл Джексон счастлив. Элизабет, которая все это придумала и организовала, тоже счастлива. Мы долго сидели за одним столом, когда люди стали расходиться, для того чтобы просто чуть-чуть пообщаться.
Затем вошла группа из восьми высоких темнокожих мужчин, и они образовали собой круг. Майкл Джексон встал, вошел в этот круг и пошел таким образом к выходу. Поэтому ни один человек не мог увидеть, кто внутри этого круга находился. Майкл всегда так передвигался.
Мы вернулись в номер, и, самое удивительное, спать-то никто не хотел – просто невозможно было заставить себя спать. И тогда Макс сказал: «Я повезу тебя сейчас в самое красивое место. Я повезу тебя на Малхолланд-драйв». Я не знала, что такое Малхолланд-драйв. Очень часто даже американцы, которые там живут, не знают, кто такой Малхолланд. А он, кстати, был величайшим человеком, который провел воду из реки Миссисипи в Лос-Анджелес, в Беверли-Хиллс – вообще в пустую пустыню, – и благодаря этому возник город-сад, весь искусственный, потому что вода к нему идет только из Миссисипи. И в честь этого человека была названа удивительная дорога, и все наши дома были расположены рядом с Малхолландом, в Беверли-Хиллс.
Макс посадил меня в машину-кабриолет, которая уже была заказана для нас. Мария, как всегда, все организовала. Было тепло. И вот на этом кабриолете глубокой ночью, в районе 12:30, мы поехали. Боже мой, я никогда не забуду эту поездку. Мы ехали в полутьме, и тем не менее кругом были красивые фонари, освещавшие наш отель и улицы Беверли-Хиллс. Мы видели огромные (почему-то они все мне казались старинными) особняки. В то время не было этого безумного современного строительства «плита, плита, а вокруг стекло». Каждый дом абсолютно отличался от другого, потому что во всем Лос-Анджелесе, тем более в Беверли-Хиллс, жили богатые люди – эмигранты из всех стран мира, и каждый старался делать дом по своему дизайну.
Мы ехали по этим удивительно красивым улицам, и вдруг мы оказались на самой вершине горы. Макс хорошо знал свой путь – он сделал огромную карьеру в Америке и во многих фильмах снимался в Лос-Анджелесе, он провел здесь часть жизни. И вот мы вдвоем стояли и смотрели с этой высоты в сторону долины. Она вся играла малюсенькими огнями, она переливалась, она была бесконечной. У меня было такое чувство, что я смотрю на шкатулку с бриллиантами. А если посмотреть в другую сторону, в сторону океана, там были только темные холмы и едва мерцали огни от больших особняков. Гора и проезд Малхолланд как бы разделяли два мира или два общества людей: одним, живущим ближе к океану, принадлежало все, а другие обслуживали первых. В жаркую погоду температура в долине была выше, чем в остальной местности, примерно на 10 градусов по Фаренгейту, а когда наступали холода, становилось еще холоднее.
Но вопрос не в этом. Я стояла, поглощенная этой безумной красотой. В душе в моей пели птички. Я такого никогда в жизни не видела. Этот теплый-теплый ласковый ветер, который согревал и нежно ласкал мои щечки и плечи, любил меня со всей силой. Я стояла там завороженная и сказала Максу одну фразу очень спокойно: «Максимилиан, ты знаешь, ты можешь ехать в свой Мюнхен, продолжать ставить на сцене своего „Гамлета“, ты вообще можешь возвращаться в Европу, но я отсюда никуда не уеду, это мое место, я чувствую, что это мой дом. Я с детьми буду жить здесь». О, я знаю, как Максимилиан всегда боялся, когда я что-то говорила очень-очень спокойным голосом! После того как по мне конкретно проехалась машина и все знали, что меня не может быть в живых, я позвонила в Европу из Америки и таким же спокойным голосом рассказала об этом: «Максимилиан, по мне проехала машина, по-настоящему, но ты знаешь, я сейчас нахожусь дома, в спальне, и я жива, поэтому не волнуйся». Макс потом признался, что чуть не умер от страха.