Я так благодарна моим изумительным друзьям за эту поддержку, особенно Северину, которого я очень плохо слышала. Он мне всегда говорил одну и ту же фразу: «Наташа, то, что ты делаешь, очень опасно! Ты обязана научиться жить в рамках бюджета». Чего я не сделала, поэтому я сейчас нахожусь там, где я есть, А слушать друзей, особенно таких денежных магнатов, очень-очень надо.
У Северина много чего было, но самое главное, у него был пляжный дом, почти дворец на океане в Брод-Бич-роуд: широкая полоса пляжа, отдельный вход, далеко, в полнейшей тишине. Там было эксклюзивное место, стояли дома Спилберга, Роберта Редфорда, Тины Тернер, кого там только не было. Чем отличался дом Ашкенази от всех? Это самое удивительное. Он не был открыт. У всех домов было открытое пространство к воде, к пляжу, а у него стояли деревья. Прекрасный парк, все в зелени, деревянный дом, как дача русская, я была так сильно влюблена в него. Огромный деревянный дом, просто невероятно. Я много раз спрашивала: «Северин, а почему у тебя тут деревья растут, почему не как у всех, раз – и в воду?» – «Если ты хочешь увидеть красоту, не поленись, подними свою попку, сделай несколько шагов и выйди к калитке, выйди на эту красоту, а так ты секьюри, ты защищена, тебя никто не видит». И это было изумительно.
Я ему так благодарна, потому что всегда, когда он понимал, что ситуация в моем доме накаляется до такого состояния, что может случиться трагедия, взрыв, все что угодно, он благородно говорил мне: «Приезжай, приезжай». Также я приезжала в его дом, когда нужно было готовиться к роли.
Домом никто не пользовался, даже два его божественных сына, которых я знала, Эдриан и Стефан. И вот никто там не жил, никогда не бывал, жила там часто я.
Итак, мы с Северином принимаем решение не звонить в полицию, а подождать еще три дня, потому что ему было страшно и мне было страшно. В таких ситуациях просто сразу отнимают ребенка, а потом идут суды, и дело неизвестно чем заканчивается. А ребенок в детдоме болтается неизвестно с кем. Отсрочка была для защиты Насти.
Не прошло и двух дней, как Максимилиан выбегает ко мне из своего палаточного лагеря-офиса и говорит:
– У меня очень серьезная ситуация, я не знаю, что мне делать, я не знаю, я погибаю.
– Слушаю тебя. Я давно здесь, я жду, пока ты не выйдешь из затвора.
– У меня с члена капает… с такой силой…
Простите, так и было. Вот это спасло жизнь его, и мою, и всех вообще.
– Что делать мне, я не знаю…
– Как что делать? Идти к врачу, к нашему замечательному старенькому изумительному европейскому врачу доктору Рихтеру, венгру с европейским образованием, без всяких антибиотиков.
– Ну, ладно уж, звони. Но тут-то хитрая Наташа, которая все-таки по году является обезьянкой, продумала всю структуру. Она звонит доктору Рихтеру, который еще был и доктором всей нашей семьи, то есть это был такой человек приближенный, и рассказывает всю абсолютную правду, все, что происходит в доме, что ей так страшно, и говорит ему: «Я вас умоляю, мы погибаем, все тут погибаем». Он говорит: «Я знаю, что нужно сделать. Главное – довези его до офиса».
Мы садимся в машину и немедленно едем к нему в офис. Макс в полном безумии забегает туда, простите, расстегивает ширинку и начинает болтать своим великолепным орудием справа налево и сверху вниз. Доктор Рихтер говорит:
– Так, минуточку, минуточку, я ничего не хочу видеть, уберите, пожалуйста, все это. Максимилиан, вы должны понять, что смотреть вас и делать какие-то выводы я не буду, пока мы не сделаем анализ крови.
Макс кричит:
– Я не буду делать анализ крови, при чем здесь мой член и анализ крови?
Короче говоря, был скандал, война, доктор сразу понял, что он в чудовищном состоянии и явно не в себе.
– Как хотите, можете уходить домой.
– Как? Без помощи?
Короче говоря, сделали анализ крови. На следующий день Рихтер вызывает нас вдвоем в офис.
– У вас сахар зашкаливает – 660. Жену поблагодарите. Вы мертвым должны быть. У вас сильнейший диабет, который можно лечить только инъекциями. Как вы себя до этого довели, я представить не могу.
И вот вы вообразите, эти два заболевания – шизофрения, биполярное расстройство, депрессия, да еще и диабет, который тоже делает человека нервным. Все время изменяется настроение, накладывается одно на другое, и бедная Наташа, и маленькая Настя, и небольшой еще Митя – это становится настолько невыносимым в нашей семье, что никакие слезы и никакие вздохи помочь уже этой ситуации не могут… Это, как говорится, приговор.
Мы едем домой, увешанные всякими шприцами. Макс мне говорит вдруг, очень спокойно: