— Беда сейчас с девицами. Раньше отцы-матери мне все о сыновьях плакались, теперь больше о дочерях.
— Может, книга Натальи и вправду из Захарьиной пустыни?
— Все может быть, — опять вздохнул отец Прокопий. Он посмотрел на иерея и добродушно усмехнулся: — Ну что ты взял на себя эту заботу? Твоя ли она?
— Да как же в стороне оставаться! Ведь считается, что поучения преподобного Евлария ушли в небытие — а они, выходит, записаны преподобным Михаилом!
— Не был инок Михаил преподобным, — поправил Прокопий. — Бражник он был, болтун, бесстыдник.
— Так-то оно так, но он все же мог записать поучения отца Евлария.
— Зачем?
— Чтоб не пропали.
— А что толку-то в записи бражника? Можно ли верить такой записи?
— Бражник он, конечно, бражник, но не только ведь. Разбойников-то отец Михаил раскаяться заставил!
Отец Прокопий вздохнул и сказал с сочувствием:
— Сын мой, уж очень ты россказням доверяешь. Молва о кенергийцах разошлась из Спасского монастыря, от захарьинских братьев, которые перебрались туда после пожара. Но что те иноки могли знать о затворниках? Да ничего. Все, что захарьинские братья порассказали о кенергийцах, — всего лишь их домыслы. Ты видел книгу, о которой говорила девица?
— Мельком.
— Чего так?
— Наталья мне ее в руки не дала.
Отец Прокопий покачал головой.
— У меня нет над ней никакой власти, — оправдывался иерей. — От церкви она отбилась. Эта книга ей голову заморочила.
— А что она о скитнике сказала?
— Только то, что ее отец его порешил. За связь с матерью.
Отец Прокопий перекрестился.
— Отче, я как увидел книгу Натальи, так сердце зашло. Отчего так? Измучила меня эта книга. И ночью нет мне от нее покоя — снится. Ведь Наталья мне ее предлагала — на условии, что уйду от жены и оставлю приход. Немыслимое дело, невозможное. Что делать, отец? Мысли о кенергийской книге рвут меня на части. Пусть отец Михаил — бражник, но поучения отца Евлария он знал. Пусть путано их записал, но разобраться все ж можно. Мучение думать, что его книга по рукам ходит. Здесь и кощунство может быть, и злоупотребление. Вот и думаю я, уж не требует ли Господь от меня жертвы? Страшное это дело, чтобы священник брак свой рушил, паству бросал. Но ведь другие ради Христовой церкви и не на такое шли! Пути Господни неисповедимы, разве не так? Может, это мученичество мое? Моя судьба? Сколько подвижников, мучеников правды Христовой даже детьми своими жертвовали…
— Господь с тобой, — остановил Иоанна отец Прокопий. — Надо же вздумать такое! В своем ли ты уме, что сравниваешь себя со святыми мучениками? Иль не разумеешь, что такие мысли от лукавого? Запрещаю тебе думать об этом. Отправляйся домой и выброси из головы Наталью Симакову и ее книгу. Иди.
Отец Иоанн припал к руке духовника и попросил:
— Позволь мне здесь, в монастыре, пока остаться!
— Это ни к чему. Возвращайся к пастве своей и супруге.
— Не могу я, отец, сейчас домой! — вскричал иерей.
Отец Прокопий внимательно посмотрел на него и сказал:
— Ладно, оставайся.
После того как Иоанн удалился, отец Прокопий отправил своего келейника к игумену узнать, когда отец Арсений может принять его по очень важному делу.
14
«Эта тревога, милый, не предчувствие,
это то, что таится за чувствами,
это мерцание воспоминаний.
Ты говоришь: „моя жизнь“,
я говорю: „твое забытье“.
Это ль не забытье,
коль не узнаешь голос Отца в отзвуках?
Это ль не забытье.
коль ничего не видишь в отсветах?
Это ль не забытье,
коль принимаешь за любовь желания?
В недрах памяти мерцают воспоминания —
воспоминание об Отце,
воспоминание об Огне,
воспоминание о Любви,
воспоминание об Игре».
Договоренность была такая: я встречался с Надей у метро Университет, мы вместе шли в находившуюся неподалеку кафе-закусочную, занимали там столик и начинали ужинать. Ханс должен был прийти в кафе минут на десять позже, как бы случайно нас там обнаружить и подсесть к нам.
По дороге Надя спросила:
— Скажи честно, ты заплатишь Хансу за услугу?
— Нет. Он поможет бескорыстно.
— Зачем это ему?
— Я же тебе уже говорил: ему приятно помочь. И нетрудно. Он хороший парень.
— Не понимаю: ввязываться просто так в брачную волынку? Что здесь может быть приятного?