Что говорят люди, пережив только что землетрясение?
— Я тебе позвоню завтра или послезавтра.
— Подожди! — вскричала она. — Не клади трубку. Ты не представляешь, как мне было трудно решиться рассказать тебе о потере «Откровения». Не надо так — «завтра», «послезавтра»! Ты не представляешь, каково мне сейчас! Я жила нашим joint adventure, это было для меня как кислород, и вдруг — кислород перекрыт. Но знаешь, Берт, у меня такое чувство, что будет продолжение. «Откровение» все время пропадало, а потом опять всплывало на поверхность. Я уверена, что эта история просто сделала сейчас поворот. Не может у нее быть такой глупый конец. Просто не может! Я чувствую, что найду «Откровение». Я еще не знаю как — но найду. Вот приду немного в себя — и обратно в Москву. Давай вместе переберем варианты. Ну что ты молчишь?
— «Откровение», возможно, опять в АКИПе. На рукописи должен стоять штамп архива. Если ее нашел порядочный человек, он вернет ее в АКИП.
— В это я не верю. Правда, я на всякий случай договорилась с Таней — помнишь ее? Она вместе со мной дежурила в читальном зале. Таня даст мне телеграмму с условным текстом, если «Откровение огня» всплывет в АКИПе.
— С каких пор ты ей доверяешь? У вас не было никаких отношений.
— Появились. Я жила у нее последний месяц перед отъездом. У меня произошел разрыв с матерью. Тогда вообще столько было всяких передряг!.. Только одна мысль грела: скоро вырвусь из Москвы — и будет другая жизнь. Можешь себе представить, каково мне было узнать от этого лопуха Роба о потере «Откровения»! Я бы сдала билет и осталась в Москве, если бы мне хотя бы было где жить — ведь Таня приютила меня только до отъезда. Ни крыши над головой не было, ни сил, чтобы что-то предпринимать — вот я и уехала… Слушай, Берт, давай сейчас встретимся, прямо сейчас! Ты можешь? Я тебя очень прошу! Ну скажи «да»!
Я ничего не чувствовал, кроме раздражения.
— Дай мне сначала прийти в себя. Я тебе на днях позвоню, — сказал я Наде. И не позвонил — ни в последующие дни, ни потом.
Трубку снял Ханс. Я назвался по фамилии и сдержанно поздоровался.
— Ренес? — переспросил он и замялся. — Извините, у меня плохая память на имена.
— Ничего, это простительно. Наш контакт оборвался двенадцать лет назад.
— А когда он завязался?
— Тоже двенадцать лет назад, в Москве.
— Берт? — вскричал он. — Берт Ренес! Ты?! Я сразу не сообразил. Ничего себе, «простительно». Вовсе не простительно! Ты же меня женил, а я тебя не узнал!
Прозвучало это двусмысленно.
— Я надеюсь, что ты на меня не в претензии, — осторожно сказал я.
— Нет, что ты, — с готовностью заверил он меня.
— Рад слышать. Как твои дела?
— Налаживаются. Ты уже, наверное, знаешь обо всем от Нади?
Я ответил утвердительно и спросил, дома ли она.
— Нади нет, — услышал я в ответ. — Что-нибудь передать ей?
— Попроси ее, пожалуйста, мне позвонить. Она обещала мне сообщить номер телефона одного нашего общего знакомого в Москве. Хотя, впрочем, я могу сам ей перезвонить попозже, если позволишь. Когда она будет дома?
— Трудный вопрос, — ответил он. — Я понятия не имею, когда Надя может вернуться. Даже не могу сказать, сегодня или завтра. Она иногда остается ночевать у друзей.
— Понятно, — сказал я, хотя понятным это не было. — Тогда пусть она мне позвонит. Я уже собирался попрощаться с Хансом, но он поинтересовался:
— А ты сам-то как? Я слышал от Нади, что ты стал профессором, много работаешь за границей, недавно преподавал в Праге. Или в Варшаве?
«Интересно, а откуда Надя знает такие подробности?» — поразился я.
— Я преподавал в Софии, — поправил я Ханса.
— После защиты диссертации ты здорово пошел в гору! — похвалил он меня.
— И ты пошел туда же, как я понял от Нади.
— Сейчас я топчусь на месте, — признался Ханс.
— Это долго не продлится, — утешил я его.
— Не знаю, не знаю, — вздохнул он. — Душевные травмы заживают медленно. Если иллюзии теряешь так болезненно, то что говорить о потере Денниса.
Я не знал никакого Денниса и спросил, кто это?
— Так Надя тебе не рассказала… — Ханс не столько удивился, сколько задумался вслух. — Деннис — наш сын. Он умер два года назад. Острый менингит.
— Странно, что Надя ни словом не обмолвилась об этом, — только и мог сказать я.
Ханс не удивился и в этот раз.
— Так часто бывает: когда один из родителей много говорит о смерти ребенка, другой — особенно сдержан, — сказал он. — У нас так получилось, что говорящей половиной стал я.