За дверью слышалось негромкое позвякивание, даже лёгкое царапанье, словно с той стороны кто-то пытался приложиться к двери ухом, не снимая шлема. Томас подумал горько, что на этот раз не помешают… Но калика сказал, что все еще можно попытаться освободить Ярославу!
Он подошел к двери, рывком распахнул. Рыцари отскочили, вытянулись. Томас спросил тревожно:
— Что с доблестным сэром Олегом из Гипербореи? Он не уехал?
Рыцари переглянулись, один ответил, опустив глаза:
— Я только что видел его во дворе.
— Что он…. делает?
Рыцарь ответил с достоинством:
— Ваш странный гость хотел было перековать коня перед дорогой… но я объяснил, что в день святого Боромира нельзя заниматься никакой работой.
Томас поморщился, спросил с опаской:
— Что он сказал?
Рыцарь переступил с ноги на ногу, покосился на других. Те сделали каменные лица.
— Ну… не очень много.
— Да? — переспросил Томас недоверчиво.
— Но выразительно.
Томас поспешно отступил и закрыл дверь.
Рано утром Олег с насмешливым одобрением наблюдал, как одевают Томаса. Он уже был похож на металлическую статую, но на него одевали ещё и ещё, скрепляли, уже и лица не видать, только синие глаза поблескивают в узкую щёлочку. Что ж, человека, который готов таскать на себе такую тяжесть, можно уважать уже за то, что готов к нелёгкой дороге.
Макдональд собирал сюзерена деловито, умело, с достоинством старого бывалого воина. Цыкнул на священника, тот робко заглянул в комнату:
— Мой король, на вас креста нет… А я принес освящённый в купели!
Томас движением длани заставил замолчать. Макдональд всё же смотрел вопросительно, христианский рыцарь без креста, что чёрт без рогатины, и Томас нехотя ответил:
— У меня свой. Невеста подарила… Вульф, подай из ларца!
Оруженосец принес массивный крест, размером с ладонь, толстый, из отполированной стали. Томас бережно принял обеими руками, благоговейно поцеловал, но было видно, что думает в этот миг о потерянной невесте, а не о самом кресте. Олег скривился, будто хлебнул вместо вина уксуса, но смолчал. Томас перестал замечать на его шее обереги, не заметит и он оберег новой веры.
Макдональд сказал твердо:
— Мой сюзерен, вы не должны ехать один.
Томас возразил:
— Я не один.
Макдональд с сомнением посмотрел на Олега. Дикарь в звериной шкуре, с длинными рыжими волосами, что падают на плечи, неопрятная бородка. Дикарь не выглядит достойным спутником молодому королю. Пусть даже, как говорят, помог доблестному Томасу в битве с демонами. Хотя такой больше навредит, чем поможет.
— Пусть вдвоем, — сказал он упрямо, — но и двоим опасно…
— Нас не двое, — ответил Томас звучно. Он выпрямился, молодой и красивый, хлопнул железной ладонью по рукояти меча. — Со мной Шлеморуб, а также мой боевой конь, которому нет во всей Британии соперника. Нас четверо, а если считать и дубинку сэра калики, он её зовет посохом, то нас пятеро. А это уже боевой отряд!
Макдональд смотрел с прежним сомнением. Дядя Эдвин сказал с великой печалью, рвущей сердца:
— Я знаю Томаса. Он возьмёт всех, если на пир, но если в самом деле впереди огонь и кровь… Томас, мальчик мой, ты — единственный в роду Мальтонов! Мы жили честно, за чужими спинами не прятались, боевой клич Мальтонов звучал во всех битвах. Но железный град сражений выбил всё наше поле… И теперь ты — последний.
Томас обнял отца и дядю. Он прятал заблестевшие глаза, в горле стоял комок. Он отправлялся туда, откуда еще ни один воин Христа не вернулся.
Из конюшни вывели его коня, укрывали попоной, седлали. Конюхи были серьёзны и молчаливы. Рыцари обнажили мечи и ударили рукоятями о щиты. Над двором пронесся глухой звон железа, предвещающий кровь, боль и смерть вне надёжных стен замка.
Конь калики шел легко, помахивал гривой, на ходу норовил ухватить клок травы, листья с куста. Сам Олег сидел в седле неподвижный, погруженный в думы. Конь Томаса двигался тяжело, ровно, сам рыцарь весит не меньше калики, да ещё тяжелые доспехи, щит, длинное копьё, которое держит острием вверх, а нижним концом упер в стремя.
Замок постепенно удалялся, а впереди вырастала стена тёмного леса. И хотя дорожка вела к деревьям широкая, утоптанная, Томас внезапно ощутил, что мир все еще дик, неустроен, всюду чудища и дикие звери. До отъезда в Святую Землю был уверен, что здесь середина белого света, но когда побывал там, узрел руины древнейших городов, увидел храмы, которым тысячи и тысячи лет — подумать о таком страшно! — когда не нашёл ни единого дикого дерева, все высажены людьми, то ощутил с потрясающей ясностью, что живет не в центре, а на краю отвоеванного у дикости мира, а за краем — тьма, неведомое…