Молитва от гордыни:
Господи Ты суров и строг к возвышающимся и возносящимся. Ибо не их заслуги, но Твои Господи возвышают и возвеличивают рабов Твоих. Даруй мне смирение и кротость, дабы не пришлось мне за гордыню свою претерпеть муки, дабы не стал я посмешищем для окружающих. Усмири во мне грех этот смертный и не попусти нечестивому никаких поползновений, ни к телу моему ни к разуму ни к душе. Аминь.
Пусть и она попробует…
Кто может понять человека в горе, только тот, кто сам настрадался?
А-н нет! Расскажу несколько случаев.
Жила у нас в деревне очень дружная семья: он директор школы, а она учительница русского языка и литературы.
Для деревни эта семья была немножко в диковинку. Приехав работать сюда по распределению после института еще молоденькими они так и остались там на всю жизнь.
Колхоз им выделил небольшой домик, помыли его, подремонтировали, перекрыли крышу вместо соломенной на железную, дали большой кусок земли под огород и пообещали помочь, в чем они будут нуждаться. Жизнь пошла своим чередом.
Только вот в диковинку было местным бабам, что мужик помогает стирать, варить и с сапкой на огороде ловко управляется, по деревне в магазин или на почту всегда идут под ручки и смотрят друг на дружку, как будто первый раз видятся.
Учителей раньше на деревне очень уважали и если, что и говорили за них гаденького, то только за глаза, а так никто и никогда не посмел хоть чем-то оскорбить эту чудесную для деревни пару.
Учительница часто посещала семьи своих учеников, старалась усмирить буйных от пьянки отцов, жалела преждевременно постаревших от непосильного труда женщин. Всегда просто, но очень чистенько одета, она в каждой семье была желанный гость, ей могла поплакаться каждая, и знала, что учительница может, пойдет к председателю и в управление колхоза, где ее выслушают и обязательно помогут той семье, о которой она просит.
Завидовали, конечно, ей все. Что же это за любовь, что и в старости не гаснет. У них, у баб то, как только в девках «хомут» одели на шею, так любовь и пропала, а ведь говорил там что-то ласковое у плетня, обнимал, золотые горы обещал, теперь осталась злость от безысходности, деться то некуда, вот и терпят, живут потому, что детей надо растить. А как хочется, чтобы хоть раз вот так посмотрел, как директор на свою. И если скажем мужу:
-Смотри, как живут хорошо, он с ней под ручки ходит.
-Ну и дурак. Я с тобой не собираюсь так ходить, в деревне засмеют, это у них у интеллигентов так заведено, а меня мужики на работе засмеют. Ты хоть одного из сельских мужиков видела, чтобы бабе стирал или варил?
Женщина с горькой улыбкой на лице отрицательно качала головой.
-Вот, вот и я не видел. Сиди уж там и сопи в тряпочку. Нечего было за колхозника замуж выходить.
На том, почти в каждой семье, и заканчивались разговоры о любви.
Но вот как гром среди ясного неба директор умер.
Это известие почти ни у кого кроме как у учителей и школьников не вызвало соболезнование. Мужики, собравшись в группки на машинном дворе, правда, без издевки, подшучивали.
-Теперь же на кого-то нам будут указывать наши бабы? Любил, наверное, что не смотрел на людей. Надо сходить на похороны, он за столько лет переучил уйму ребятишек. На том и порешили.
Самая страшная реакция о смерти директора появилась у местных вдов и тех баб, у которых мужики беспробудные пьяницы.
-Слышали, она пришла к нему в больницу, принесла в сетке яблочки, а когда ей в коридоре сказали, что муж умер, у нее то сетка из рук вывалилась, яблоки по полу раскатились. Она руками как всплеснет, да закричит:
-Миленький, как же я без тебя теперь буду жить?
То, что я дальше услышала, долгие годы рядом живущих знакомых и проживших почти всю жизнь в муках женщин, повергла меня в ужас.
-Как она будет жить, да так и будет, пусть теперь попробует. Мы пожили и живем без мужиков и ей полезно, а то, видите ли, пани по деревни ходила.
Что можно сказать на это, что движет этими людьми, и какая им радость от еще одного одиночества? Зависть?
Наверное, это ближе к злорадству. Бабы зло порадовались горю той, которая всю жизнь учила их ребятишек, помогала. Во всех бедах и защищала.
Прожив на земле так горько, выстрадав, эти женщины закрыли себе дорогу в рай. Я видела как Господь распределяет таких людей по отдельным местам. Завистники живут в окружении одних завистников, жадные среди жадных и так далее. Сами себе готовим место в вечности: по нашим делам, речам и мыслям.
Да вразумит нас Господь прежде, чем мы осудим кого, или обидим.
Зачатие Богородицы
Во имя Отца и Сына и Святого Духа!
Дал мне грешной Господь, увидеть святая святых, зачатие Божьей матери, зачатие непорочное. В наше время в век сильно развитых технологий, в век полных открытий, мало кто верит в непорочное зачатие.
Если бы раньше лет пятьдесят назад кто сказал, что детей будут зачинать в пробирках, тоже никто не поверил бы. И честь и хвала тем, кто в очень древние времена верил в силы небесные.
Спешу описать увиденное, дабы по моей человеческой слабости не полениться или, отмахнувшись от увиденного усомниться. Все знают, что Иоаким и Анна были очень преклонного возраста, и детей у них уже практически не могло быть.
Предупрежденные Архангелом Гавриилом, удивленные супруги даже и не догадывались, как же у них появится дитя?
Велик Господь и до Небес слава Его буквально в считанные минуты, я увидела чудо из чудес.
Что-то наподобие древнего города. Сумрак, но не ночь.
По улице идут двое стариков, впереди женщина следом мужчина. О том, что они старики в потемках слышно, как они с трудом переставляют ноги и пахнет теплая пыль, поднятая их обувью. Не чернозем, а песок с глиной.
Воздух очень теплый, тишина кругом глубочайшая.
Муж с женой заняты хозяйственными делами, они подошли ко входу в какой-то чуть-чуть врытый в землю большой подвал. При входе с левой стороны из камней выложена стена метра полтора высотой, так что если человек опускается вниз по ступенькам, то его видно по плечи. С правой стороны глухая высокая стена от дома и выходит, что этот полуподвал находится за домом.
Первая идет Анна, на ней легкая мягкая кожаная обувь, видно, что побаливает спина потому, что она ступает очень осторожно, придерживаясь левой рукой за каменную стену. Иоаким идет следом и более уверенно. Одетый добротно, очень аккуратно. На Иоакиме халат почти до пят с плотной ткани по краям и подолу рисунок с добавлением светло-красной нити, на голове тоже намотано и один край шарфа или покрывала свисает на левую сторону. На Анне одежда тоже длинная только накидок две: одна по плечам и до колен, а другая на голове, все края накидок свисают спереди, прикрывая ее почти до колен. Получается, что одежек на женщине много и что старенькое тело нуждается в дополнительном тепле.
А дальше я увидела такое, что не описать просто не имею права.
Толкнув левой рукой, даже не заскрипевшую широкую дверь Анна вошла во внутрь и остановилась, дальше было очень темно и она поджидала мужа, беспокоясь о том, чтобы он случайно не оступился. Повернувшись лицом в сторону выхода, вглядываясь в темноту, она что-то увидев впереди себя, буквально окаменела на месте.
И вдруг везде стало видно как днем. Иоакима тоже озарил этот Свет и он, недошедший двух ступеней, остановился.
Это было что-то. Свет и огонь одно целое, но без жара, а только сияние, да такое, что на улице посветлело. От этого сияния идет такая благодать и умиротворение, что старики все восприняли без испуга и ждали что же это такое, что будет дальше.
Сияющееся, горящее облако шириной больше метра, высотой почти два и плотностью полметра. Такое ощущение, что оно вот-вот заговорит.
Анна, опустив ручки, стояла и как загипнотизированная смотрела на этот огонь. И вдруг, почти на середине из золотого облака появились две, чуть больше человеческих, руки и всего только по локоть от запястья и выше виден манжет с золотым теснением точно с такого же материала, как и облако, только очень четко выражено, а дальше сантиметров через пять был виден рукав с такой шикарной ткани, если ее можно выткать из огня, что глаз не отвести, как золотым песком посыпана.