Зыркнул на Эльрика:
— Князь…
— Можешь не продолжать, — разрешил Эльрик.
Это хорошо, что можно не продолжать, потому что сказать при даме: «да идите вы трое на хрен» Зверь не мог себе позволить, а ничего цензурного на язык не подворачивалось.
Нет, это не со зла. И Мигара, и Хортах ему понравились. Это — от неожиданно сильного осознания своей причастности к чему-то… Пока неведомому, но огромному и куда более интересному, чем нелепая судьба жертвы, спасающей мир.
ГЛАВА 3
Он снова мог приносить пользу лично Эльрику. Это было хорошо. Стать одним из «людей де Фокса», а не какой-то непонятной, опасной тварью, прирученной из прихоти, тоже было хорошо. Зверь ждал. Приносил пользу. Оставался опасной тварью, голодной тварью, но уже хотя бы не непонятной, спасибо профессору Даргусу.
Испытательный полигон в Хараре возводился стахановскими темпами. Возвращение ли Эльрика тому причиной, или какое-то особенное трудолюбие харарцев, но лесная нечисть, привыкшая кормиться исследователями, мгновенно куда-то рассосалась, свободная от эндемиков площадка под застройку так же мгновенно нашлась, а желающих участвовать в строительстве стало больше чем нужно раньше, чем открылись вакансии.
Это в джунглях-то. Куда семьдесят лет назад, пока Харар был пятеркой княжеств, а никаким не королевством, не рисковали сунуться даже самые оголтелые ученые. Преданность науке не оправдывала экспедиций со стопроцентной смертностью, а в случае харарских джунглей и смертность оказывалась сомнительной. Точно известно было лишь, что умершим там везло больше, чем исчезнувшим.
Многие исчезнувшие, кстати, как раз и нашлись при расчистке площадки. Сами пришли. Зверь тогда хотел на место будущего лагеря сходить, но профессор Даргус сказал, что незачем. Сказал, что быть научным консультантом в боевых рейдах еще осточертеет, что ничего в этом нет хорошего, и что лучше вообще не начинать. Все вместе звучало очень интригующе, так же, как и итоговое пожелание «хорошо учиться, чтобы не съели». Зверь, ошарашенный, спросил, что же его сможет съесть. Ну, да, он опасался ходячих мертвецов, но, во-первых, нашедшиеся участники экспедиций были живыми, а, во-вторых, упокоивать мертвых он научился чуть ли не в первые несколько дней после знакомства с профессором. В его случае управление неупокоенными было, оказывается, не магией, а природной особенностью. Даргус же мрачно ответил, что съесть могут другие участники рейда. «Дикари и солдатня».
Даже интересно стало, за кого же он самого Зверя держит? Неужели и правда за врача-интерна? Казалось бы, тридцать лет службы в армии, да еще в генеральской должности, оставили неизгладимый отпечаток на поведении и психике.
— Не говорите ерунды, юноша, — брюзгливо ответил Даргус на прямой вопрос. — Какой вы интерн, вам до докторской степени осталась пара формальностей.
Что ж, за интерна, стало быть, он Зверя не принимал. За военного тоже. Доктором пока не считал. Что оставалось, Ангел, что ли?
— Ну, а кто еще? На человека вам еще учиться и учиться. Вот и учитесь. Чтобы не съели.
Чудесный старик! Странно, почему никто больше этого не понимает.
Не понимали. Даргуса уважали, боялись, ценили и — терпеть не могли. По последнему пункту у него с окружающими была полная взаимность, по первым трем чувства оставались безответными. Может, конечно, этим нелюбовь и объяснялась.
Еще он был старым. Не только по возрасту. У демонов какой возраст? Они же не рождаются и не умирают, появляются вместе с миром и вместе с миром существуют. Если нормальные, а не как Зверь. Но Даргус и выглядел старым. Маленький лысый старик с носом-клювом и пронзительным, немигающим взглядом водянистых глаз. Он здорово походил на грифа.
Зверь давно заметил, что люди, в основном, не находят грифов симпатичными. Но сам был лишен подобных предрассудков и проникся к профессору теплыми чувствами с первых дней знакомства.
Даргус умел объяснять. Он очень хорошо умел объяснять. Умел учить.
Терпеть этого не мог, утверждал, что людей и нелюдей, способных управлять не-мертвыми и контактировать с инферналами, можно сосчитать по пальцам одной руки, и все они уже работают на кафедре, но его лекции по общему курсу не-мертвых состояний считались лучшими не только на Этеру, но и во всем Сиенуре. Семинары тоже были бы лучшими, но профессор их не проводил.
«Бездарности рот раскрыть боятся, а идиоты болтают чушь. Никакого толку нет».
Вместо семинарских занятий он раздавал темы для письменных работ. Бездарности, таким образом, писали чушь наравне с идиотами, укрепляя Даргуса в нелестном мнении о человечестве в целом и студентах Удентальского университета, в частности.
Зверя он, естественно, тоже считал недоумком, но хотя бы не бездарностью. В заслугу последнее, правда, не ставил. Даже наоборот. Утверждал, что незнание собственной природы, неспособность даже на самом примитивном уровне пользоваться элементарными навыками, хуже любой бездарности. Все равно что лакать из чашки, вместо того, чтобы взять ее руками и поднести ко рту. И учил. Терпеливо и последовательно. Как пользоваться руками, как держать чашку, как из нее пить. Как наливать в нее воду.
Цветовую модель инфернального излучения с прозеленью посмертных даров Даргус забраковал с невыразимым высокомерием. Не будь он так похож на грифа, высокомерие показалось бы брезгливостью, но представить себе брезгливого грифа Зверь не смог. На такое ни у кого бы воображения не хватило.
— Черный — это отсутствие любого цвета, — профессор ткнул в модель сухим, длинным пальцем, — даже вы должны это знать. Даже здешним профессорам это известно. Вы, юноша, утверждаете, что видите цвет. Ваш мозг, вроде бы, устроен небезнадежно, так подумайте, можно ли увидеть то, чего нет?
— Только вообразить можно, — признал Зверь.
— В данном случае воображение неуместно. Вы могли бы ограничиться цифровыми значениями, понятными людям, но не создающими у них иллюзию того, что они имеют дело с магией. Забудьте о том, что излучение имеет цвет, оно не имеет цвета. О цифрах пока тоже забудьте. Очистите свой мозг, это не сложно, не так уж он пока загружен. И проанализируйте излучение прорыва еще раз. Столько раз, сколько понадобится, чтобы понять, о чем я говорю.
Это заняло время. Несколько часов. Несколько тысяч метрономов в разных видах и ракурсах, вплоть до анимированных, издающих при покачивании сухие, костяные щелчки.
Излучение нельзя было увидеть. Оно не имело цвета. Оно… звучало?
Музыка?
Дело было глубокой ночью, но ждать до утра казалось невыносимым. Необходимо было прямо сейчас, сию секунду, выяснить, проверить, убедиться в своей правоте. А потом понять, как такое, вообще, может быть. Какая еще музыка? В природе нет ничего музыкального. Есть лишь шумы, звуки той или иной степени хаотичности. За музыкой же всегда стоит разум.
Он связался с Даргусом, не думая о том, что будить злых грифов — последнее, что стоит делать, если дорожишь нервами и рассудком. А профессор сразу ответил на вызов.
— Это музыка, — сказал Зверь.
— Жду вас через десять минут на кафедре, — буркнул Даргус, — продолжим занятия.
Инфернология, занимаясь изучением именно инферналов, тем не менее, объясняла разницу между всеми демоническими сущностями. Инферналами назывались существа демонической природы, не способные обитать в тварном мире без специальных усилий, не умеющие материализоваться, вынужденные воплощаться в чужие тела. Демонами же назывались те боги, которые не выполняли никакой божественной работы.