— Чтобы музыка ожила, мне нужно войти в Пентаграмму? А что там, внутри? Я смогу?
— Войти — сможешь. Это просто пятилучевая звезда, начертанная на высохшей глине. Но когда ты запоёшь, демоны схватят тебя. Это даст Вольфу время пройти сквозь портал, ему немного нужно — меньше, чем потребуется демонам, даже князьям, чтобы понять, кто ты.
— И что они сделают, когда поймут?
Ойхе знала князей, и знала ответ на этот вопрос, ведь так?
— При удачном стечении обстоятельств, тебя убьют.
— Нет, — сказала Анжелика.
Хотела сказать. Это было единственное, что она могла сказать. Единственное, что она должна была сказать. Но не получилось. Горло сжалось от страха. А сказать «нет» молча, помотать головой, мол, ни за что, никогда я такого не сделаю, я и смерти-то боюсь, а жизнь в лапах у демонов хуже, чем смерть — что-то помешало. Нет, не снаружи. Изнутри. Анжелика сама себе не позволила сказать «нет». Ни молча, ни вслух.
Дело было не в Ойхе. Не в одиночестве. В них тоже, да, конечно, но по-настоящему дело было в музыке. Подаренной ангелом. Доверенной Вольфом. В предназначении…
Слово такое… Анжелика его любила, это слово, оно с ней было с тех самых пор, как она научилась думать. И она всегда думала, что ее предназначение в том, чтобы петь лучше всех и прославиться именно потому, что она лучше всех поёт. Не для славы прославиться, а чтобы как можно больше людей услышало какой бывает музыка. В чем-то другом, может, вообще во всём, кроме внешности, она многим уступала. А что до внешности, то когда в одном мире с тобой живёт княгиня Ойхе, стать лучшей тебе не суждено. Но в музыке Анжелике не было равных ни среди смертных, ни среди духов. В музыке она становилась ровней князьям.
Для чего? Для того, чтобы петь в театре? Чтобы дарить людям то, что иначе было бы доступно лишь демонам и ангелам? Так её записи есть во всех княжествах и во всех поселках Трассы, она в одночасье стала примадонной ассолюта[32] Сиденской оперы… она еще многое может, она ведь еще даже не начинала петь. Премьера в начале года — это был просто дебют. Звездный. Громкий. Ослепительный. Но только дебют.
Быть ровней князьям — чтобы петь на сцене? Князья живут не для этого. На них держится весь мир.
В тот день, когда Волк задал тот вопрос, было солнечно. И море, спокойное, яркое, огненно переливалось далеко внизу.
В прошлый раз штормило. В прошлый раз, помню, Волк стоял, прямой и сердитый, как тонкое колючее деревце, под ударами хлесткого штормового ветра. Мерз в мокрой, липнущей к телу форме, но не уходил под крышу. Из-под ревущего неба бросал сквозь грохот:
— Они все равно умрут, они смертные, они так и называются. И ни хрена они не умирают по-настоящему. У них души бессмертные. У всех, даже у фейри. От чего их спасать? Смертных — от смерти? Какой смысл?
Он не меня, он себя убеждал. Уже тогда — себя. Поэтому я не спорил. И из-под крыши ангара не выходил. Хочется Волку мерзнуть — пожалуйста. Это его право. Хочется ему мокнуть — сколько угодно. Хочется верить, что он рациональный, бездушный и до мозга костей эгоист, что ж, пусть попытается.
Ведь действительно, смертные умирают, с этим не поспоришь.
Тогда он стоял над тенью — разлапистой тенью от вертолетных винтов. Вертолета здесь нет и, может статься, не было никогда. А если бы был, Волк стоял бы рядом с кабиной. Так, чтобы одним прыжком оказаться внутри.
Но он об этом не знал. Просто здесь, на Обочине, светлый треугольник между тенями лопастей — его любимое место, хоть дождь, хоть даже и ураган.
А в тот, другой день, было ясно. Тепло. Палуба под ногами дышала жаром. И море дремало. Сонное. Разнежилось в солнечном свете.
Когда я вышел с Дороги, Волк лишь глаза на меня поднял. Сидел в вертолетной тени, скрестив ноги, смотрел на море сквозь леера. И молчал.
И я тоже. Так вот и молчали мы. Я курил, он — морем любовался. Чего не помолчать в хорошей-то компании.
— Это будет больно?
И глаза на меня смотрят огромные, черные, ждущие. С зыбкими свечками алых огней в зрачках.
Что я ему ответить мог? Соврать и хотел бы, да не получится.
— Да.
Вот так. Считай, все равно соврал. Потому что не больно. «Больно» — пустое слово, бессмысленное. Правильно лишь на зароллаше можно сказать. То, что будет — это боль такая, которую не тело — душа не вынесет. Тело, что?.. Тело слабо. Тело сдается, и дух сломить не трудно, а вот душу, ту самую, бессмертную, ее погубить — для этого такая боль нужна, какую ни выразить, ни представить невозможно.
Тарсграе! Другого бы кого! Я шовинист, да еще и склонен к дискриминации по физическим данным. У меня в голове не укладывается, почему — этот. Его пальцем ткни — переломится. Как можно его убивать, в пыль стирать, как? У кого духу хватит?
Я знаю, что Волк — весь из стальных тросов на адамантовом каркасе. Но одно дело знать, а другое — видеть.
И ведь сломают.
Сейчас я уже знал — когда. Пора было сказать об этом Змею. Нельзя использовать пророческий осаммэш; нельзя прокладывать чужой Путь; традиции — основа благополучия. Но я их всё время нарушаю. Я, вообще, керват, мне всё можно, что взять с ненормального?..
Кокрум! Да не просто ненормального, а безмозглого! С беспросветно тупого! Гратте турхе![33] Выход был очевиден с самого начала, с тех дней в степи, в Саэти, когда я гадал Волку на его душе. Я снял тогда копию, сделал слепок, и потом, когда понадобилось, вернул в целости. Заполнил его опустевшую душу. Столько лет знать, как его спасти, и не понять этого до самого последнего момента… Кто сравнится со мной в неспособности думать, понимать элементарные вещи и проводить банальные аналогии?
Нет таких. Несравненный Эльрик де Фокс идеален во всём.
Но в этот раз я не смогу ничего сделать, кроме как объяснить Змею, кого нам нужно искать. Нам нужен человек, близкий Волку по духу. Нужен Мастер. Не обязательно Мастер-пилот, тем более, что и волчьи таланты не ограничиваются умением летать, но перешагнувший предел возможного. Этот человек должен пройти с Волком экзекуцию от начала и до конца, вынести стирание волчьей души и сохранить в себе его личность, не утратив своей. И не умереть в процессе, что немаловажно, но маловероятно.
Потом этот человек отдаст сохраненное Санкристу, и тот заполнится личностью Волка, как пустая душа заполняется живым духом. «Сохранить», «отдать» — это моменты технические, это способен обеспечить Змей, нашелся бы носитель.
И вот тут начинаются сложности. Не в том проблема, что нужен доброволец — потенциальных добровольцев, которые за Волка на любые жертвы пойдут и смертную муку примут, я сходу вспомню с десяток, не считая упыря Даргуса и Кукушат, которых и вспоминать не надо. Проблема в том, что Санкрист создан, чтобы занять место отсутствующей души.
Светлая ярость принимает душу в жертву и отдаёт на хранение Сияющей-в-Небесах. Когда носитель отказывается от Светлой Ярости, теряет её или погибает, он получает душу обратно. Звёздный поглощает душу, превращает её в себя… ладно, что делает Звёздный с душой никому не известно, потому что я — первый, кто взял его, и, похоже, что последний. Но, в любом случае, Звёздный, так же как Светлая Ярость, как-то взаимодействует с душой потенциального носителя. А Санкрист — нет. Взять Санкрист может лишь тот, у кого нет никакой души. Нет нигде.
А пережить стирание души невозможно.
Разумеется, на это способен Даргус, что ему сделается, проклятому, если душа чужая? Змей и Элис тоже смогут выдержать эту боль, и в их готовности сделать всё для спасения Волка можно не сомневаться… так же как в готовности Даргуса, миногу ему в зад!
33