Холодная, звонкая, безграничная свобода. Солнечные лучи на бурунах облаков. Небо. Оно обнимает — оно уже не отпустит, не позволит уйти, потеряться в багровых лабиринтах боли, не даст захлебнуться в грязи. А студень внизу рушится сам в себя, горит, коптящий и вязкий, как пластик.
Зверь?
Зверь сгорает сейчас заживо, сгорает в своем небе. В мазутной луже, в расплавленном стекле, в вонючей голубой слизи.
Небо Зверя. Другого для него теперь нет.
У машин не бывает души.
Выдираясь из липкого тумана боли, Дитрих разжал сведенные судорогой пальцы. Несколько секунд осознавал, что порвал обшивку ложемента. Она уже затягивалась, он чувствовал, как волокна ткани сходятся, срастаются, восстанавливая целостность, скрывая мягкий слой наполнителя.
Зверь?
Его не было. Не было человека. На соседнем ложементе, намертво спеленутое ремнями, вытянулось… существо? Бьющийся в судорогах боли каркас из хитина и колючей проволоки, даже не обтянутый кожей. Длинные загнутые когти впились в сверхпрочную пласталь. Змей продолжал убивать его. Дал Дитриху время выдохнуть, прийти в себя.
Остаться здесь.
Не возвращаться туда, где даже адская тварь, у которой просто не могло быть души, мечтала сдохнуть, лишь бы спастись от боли.
И каждое мгновение, пока он был здесь, Зверь терял себя безвозвратно.
— Не в тебя надо было стрелять, — прошептал Дитрих, опасаясь говорить громче, не доверяя голосовым связкам, готовым сорваться на крик.
Вытянул руку и накрыл кошмарную черную лапу. Ладонь обожгло холодом. Хитиновые пластины изрезали кожу… Да наплевать. Боли он даже не почувствовал, а крови не увидел. Как ее увидишь — красную на черном? Но от его крови ледяные когтистые пальцы стали теплеть.
— Как ты? — негромко поинтересовался Змей.
— Я? Мне-то что сделается? Возвращай меня обратно!
Змей коротко выдохнул. Его губы растянулись в жуткой улыбке. Дитрих не сразу понял, что это смертный ужас покидает ангела, бога, демона или кто он там. Ужас отпускает его сердце, и нет сил сохранять спокойствие, но нужно оставаться спокойным, чтобы… Не напугать.
Человека.
— Некуда возвращаться. Дитрих, теперь его душа — это ты. А я сейчас убью его тело. Убери руку.
— Иди на хрен… — равнодушно бросил Дитрих.
— Он расстроится, когда узнает, что ранил тебя.
— Ему понравится.
Змей кивнул. Улыбка стала… улыбкой. Не то, чтоб настоящей, но уже не пугающей. И с этой почти настоящей улыбкой он сжал пальцы на рукояти длинного обоюдоострого меча, и одним взмахом отсек Зверю голову.
Дитрих никогда не мечтал умереть с кем-то в один день. Даже если перед этим подразумевалось «жить счастливо». Может, если б он послушал Змея и отпустил залитую кровью лапу черной твари, он бы не умер…
Это была последняя мысль. А первая — даже раньше, чем понял, что жив — «умер бы всё равно».
Потому что какая, на хрен, разница? Черная тварь уже не была Зверем. А он — был. И умер.
И… воскрес?
— Для разнообразия, — пробормотал Змей, которого Дитрих не видел, потому что не хотел открывать глаза; вообще ничего не хотел делать, просто жить, быть здесь, знать, что он жив, — для разнообразия, это действительно воскрешение. Смертию смерть поправ. Даже не знаю, можешь ли ты теперь называться христианином.
ЭПИЛОГ
О пережитом аде напоминали теперь только цвет глаз и седина. Дитрих забыл все, что узнал во время ритуала. Нет, он не потерял память… и, да, получается, что ничего не забыл. Ничего, кроме самого важного: чужой души в себе. Отдал ее целиком, ничего не осталось.
Нельзя сказать, чтоб он счел это потерей.
Зверь был здесь со своей чертовой душой, пусть Зверь с ней и живёт. Людям такое даром не надо, и даже с доплатой не надо, спасибо.
Седины он почти не замечал: всегда был светловолосым, разница оказалась невелика. А к изменившемуся цвету радужки постепенно привыкал. Были глаза серые, стали фиолетовые, подумаешь.
Ютта сказала:
— С твоими командировками на край галактики, ты когда-нибудь мутируешь… не знаю… в говорящую морковь. Хорошо, что пока только глаза задело. И, вообще, тебе идёт.
Она не возражала, ей даже понравилось, и это было самое главное.
Как родители пережили три дня до его возвращения, Дитрих не знал. Змей увёз его на смерть с их разрешения, но точно не с одобрения. Отец считал, что обязан Змею жизнью, но, во-первых, своей, а не Дитриха, а, во-вторых, Змей ничего такого не считал. Насколько Дитрих мог представить себе тот разговор, выглядело это, наверное, как-нибудь так:
Змей: Мне нужна помощь вашего сына, чтобы спасти моего. Это смертельно опасно.
Отец: Хельга, ты не возражаешь?
Мама: Дитриху тридцать лет, наше мнение для него давно не важно.
Змей: Для меня важно.
Мама: Потому что ты взрослый и понимаешь.
Вот и поговорили. Логики — ноль. Зверь так и сказал, когда попрекнул Дитриха тем, что тот не думал о родителях. Этот придурок продолжал искать аргументы против своего выживания, даже когда всё было позади. Аргументация была так себе, но только применительно к семейству фон Нарбэ, а вообще-то Зверь умел быть убедительным. О родителях подумать, конечно, стоило. И Дитрих о них, действительно, не подумал. Он думал про Ютту и Олле. А Зверь ни черта не знал о том, что такое родители, он никогда не был ничьим сыном.
— Гуго — боевой пилот, — напомнил Дитрих. — Много он о тебе думает, когда рискует жизнью?
Он, кажется, наконец, освоил искусство донесения до Зверя элементарных понятий. Начал-то еще на Цирцее, так что в последние дни просто освежил навыки. И, кстати, о родителях…
— Как у вас с Элис?
— Я теперь всё помню, — кисло сказал Зверь, — ты всегда таким был, всегда знал, куда пнуть побольнее. На моем дурном примере мог бы добрее к людям стать.
— К людям я добрый.
— И не дискриминировать собеседников по генетическим признакам.
— Генетически ты вообще неизвестно что, — отрезал Дитрих. — Говорящая морковь.
Выражение лица Зверя полностью удовлетворило все его садистские и дискриминационные наклонности.
— У нас с Элис никак, — ответил Зверь, поразмыслив. Он уже не ерничал и, наверное, это было не очень хорошо, однако за Элис Дитрих переживал, а за Зверя — нет. — Но Эльрик пришел сразу, как стало можно. Он Элис любит. Он ей объяснит, что… — еще одна задумчивая пауза, — что ничего. Да она и сама это понимает. Просто не поняла еще.
Элис потеряла одного сына. Отказалась от другого, чтобы спасти. Не спасла. Зверь не собирался оставаться на Земле. Существо, которое он называл Эльриком или Князем, чудовище страшнее самой страшной твари, какую могло измыслить воображение, явилось сюда не только, чтобы утешить Элис. Оно пришло забрать Зверя. Для Элис это, наверное, и правда станет утешением.
Быть человеком лучше, чем фейри, лучше, чем ангелом, демоном или богом.
— У них вы есть, — Зверь улыбнулся, все еще без привычного сарказма, — ты и Людвиг, и ваши сыновья, и ваши внуки и правнуки тоже у них будут. Никуда не денетесь. И глаза… это навсегда теперь, Змей так сказал. Будет время от времени рождаться фон Нарбэ не сероглазый, а вот такой как ты. Пилот от бога. Очень удобно, даже тестировать не надо.
— Да ни черта не удобно. Что за радость с самого рождения знать, что ты должен стать пилотом? А если он не захочет?
— Как это? — изумился Зверь.
И впервые в жизни Дитрих понял и принял этот вопрос, потому что никогда не смог бы найти на него ответа.