В тот день, когда я вытащил первую успешную партию булочек из духовки, я получил поцелуй в обе щеки в европейском стиле от Синьора Фалвио.
— Ты помнишь, что я говорить? Теперь ты понимать, как я прав? Ты думать… о, да…
— Да, я помню, Синьор Фалвио. Вы говорили, что научите меня, и сделали это.
Затеплившись смешной деланной ревностью, Мастер Эгберт тоже поцеловал меня — в губы — и хорошенько сдавил мою промежность своей ладонью.
— Знать чего, — прошептал в мое ухо Синьор Фалвио, когда Мастер, покачиваясь, ушел, — если бы el Maestro[46] не был бы el Maestro vero[47] я бы сказать, что он типа finocchio.[48] Понимать, о чем я? Приглядывай за своей bei culo, amico mio.[49] Следить за своей задница.
Увы, было немного поздновато для такого наивного напутствия, как это.
В кровати тем же вечером, прервав маленькую песенку после полового акта, которую он напевал сам себе, я спросил Мастера Эгберта:
— Вы меня любите?
Он немного нарочито поправил небольшую черную шапочку, которую иногда одевал, и которая теперь покоилась на его голове подобно короне.
— Конечно же, нет, — ответил он, от неожиданности даже перестав дышать на мгновение. — Почему я должен любить тебя, мой обожаемый мальчик? Это просто и исключительно вопрос похоти. Я страстно желаю интимной связи со всяким, кто имеет отличное тело, которого нет у меня; то есть — твой притягательный взгляд Диониса, твои бесконечно цветущие влажные вишневые губы, безупречная кожа, манящая мускулистость, твой спелый юный член. Я хочу тебя всего, но я не люблю тебя.
— Отлично.
— Что?
— Теперь мне гораздо легче попросить, — сказал я.
— Попросить о чем?
— Об услуге.
— Ох! О какой именно услуге?
— Я хочу пойти дальше, перейти к соусам.
— Ты так быстро устал от венских плетенок с инжиром и цикорием?
— Не совсем, Мастер. Я просто хочу пойти дальше.
— Синьор Фалвио был прав, — сказал он, и я заметил легкую дрожь в его голосе.
— Синьор Фалвио?
— Он самый. Он говорил мне, что тебе не достает терпения.
— Он всегда так говорит, — возразил я, — это ничего не значит.
— Возможно, и не значит. Посмотрим.
— Значит, вы согласны?
Мастер Эгберт издал тяжелый вздох, и огромная необъятность его объемов задрожала, словно покрытая трещинами земля после небольшого землетрясения.
— Разве я сказал, что согласен? — проворчал он.
Я спустился вниз между его ног.
— А что если я сделаю это? — сказал я.
— Ах — о нет, не останавливайся…
Я взял его руку и положил между своих ног, и тотчас папино бледное, по-родственному выглядящее лицо возникло непрошеным гостем перед моим мысленным взором.
— Или это? — сказал я, нагнувшись вперед, чтобы поцеловать изящное мягкое место.
— Ох, ох, ох! Я тебе когда-нибудь говорил, что страдал от сужения крайней плоти, когда был молодым?
— Я не уверен, что вы когда-нибудь вообще были молодым, — сказал я. — Мне кажется, вы сразу родились таким, какой вы сейчас: жирный, волосатый кит средних лет, полный всякой болтовни.
— Ах ты, голубоглазый ублюдок.
— А если я сделаю вот что?
Я усердно сосал.
— Да, да, пожалуйста! Ох, изумительно! Да, я поставлю тебя на соусы… Ох…
И на следующий день он сделал это.
Зеркало, зеркало па стене
Теперь я должен раскрыть кое-что важное о себе самом: я был физически привлекателен для других. О, это не так очевидно, чтобы казаться ужасно значимым, но вы должны помнить, что я до сих пор не рассматривал себя в этом свете; я был слишком занят своими мечтами о профессиональном продвижении, чересчур заботился о великой и необычайной одержимости всей своей жизни, чтобы оставалось время и энергия для остальных видов самопознания. Даже мои постоянные встречи и сексуальные игры с Мастером Эгбертом никогда не приводили меня к размышлению о какой-нибудь возможности, о воплощении которой могли бы мечтать другие люди. Короче, у меня не было причин для того, чтобы встать голым перед зеркалом и осознать (используя описание самого Мастера Эгберта), что мой «притягательный взгляд, как у Диониса, бесконечно цветущие влажные вишневые губы, безупречная кожа, манящая мускулистость, спелый юный член» создают восхитительный соблазн. Jeunesse dore[50] Здесь нечему удивляться, в самом деле — физически отвратительный, каким он был, Мастер полагаю, был счастлив взять все, что мог. Тем не менее, с тех пор, как меня перевели с хлеба на соусы — явный результат привлекательности, которая совершенно превышала ограниченные возможности Мастера Эгберта, чтобы удовлетворить его плотские потребности, — широкий простор для деятельности открылся для меня, и я решительно собирался воспользоваться любым преимуществом этого блистательного обещания.