Дверь на верхней площадке лестницы была открыта, и пожилой слуга выглянул наружу.
— Nome?[169]
— Орландо Крисп. Mi ha invitato Signor Hervė[170].
— Mum amico di Signor Hervė, Lei?[171]
— Sipum dirlò[172].
— Come tutti gli altri[173].
— Нет, — поспешно сказал я, — совсем не так, как другие.
Дверь приоткрылась шире, и меня сопроводили внутрь.
Я был поражен размером комнаты, которая на самом деле была громадной — очевидно, бальная комната, которая в давние времена должна была быть палаццо; потолок был расписан и покрыт позолотой, центральная часть тяжелела золотом и голубой лепниной, изображая Poussinesque, мифологический пейзаж — там были нимфы и сатиры, и кентавры, скачущие среди деревьев, и еще было несколько разнообразных причудливых изнасилований, как это обычно происходит на мифологических пейзажах. Огромные окна (конечно же, не те, которые я видел снаружи) были завешены темно-красными восточными коврами, желто-золотое сияние света хрустальных канделябров ослепляло. Худой молодой человек в белой униформе плавно двигался туда и обратно, разнося подносы с шампанским. Я попытался схватить фужер, когда он проходил мимо. Я услышал среди шума пятнадцати человек, разговаривающих одновременно, выделяющуюся Eine Kleine Nachtmusik[174].
Генрих приблизился, окутанный, словно гигантская далекая планета, кольцами межзвездного газа, всепоглощающими клубами «Женщины!» Нуцци. Я заметил, что он использовал сдержанное прикосновение сдержанной полуночной тени к своим векам.
— Ах, Крисп! — проурчал он, его голос был весь из темного меда и сливок, — вот ты и здесь. Я повсюду тебя искал.
— Я только что пришел.
— Теперь это не имеет значения — здесь есть некто — он сущая прелесть, и я хотел бы, чтобы ты с ним познакомился.
Я был представлен, по крайней мере, полудюжине людей — включая профессора урологической гинекологии, чьи трясущиеся руки были подозрительно мокрыми — ни одного из этих людей даже отдаленно нельзя было описать как прелестного; в конце концов, я был захвачен на полпути через комнату и представлен высокому человеку со светлыми волосами и стеклянным глазом — во всяком случае, я полагаю, что глаз был стеклянный, поскольку никогда не смотрел прямо на меня, в то время как другой глаз именно это и делал. И это было крайне недружелюбно.
— Крисп, это мой самый дорогой друг, Герр Отто фон Штрайх-Шлосс — Отто, поздоровайся с Маэстро Орландо Криспом, он гений.
Естественно, я не мог опровергнуть правдивость этого утверждения, но чувствовал себя весьма смущенным, поскольку оно было сделано в такой покровительствующей манере и таким буйным шутом, как Херве.
— О? — сказал Герр фон Штрайх-Шлосс, словно он был взволнован не меньше, чем я.
— Если вы хорошенько его попросите, он может приготовить вам несколько своих изысканных маленьких sasaties.
— Он повар?
— Он шеф-повар, Отто.
— Я художник, — сказал я.
Герр фон Штрайх-Шлосс подавил смешок.
— Не капризничай, main taube[175], — проворчал Генрих. — Я говорю правду. Я часто обедаю в небольшом ristorante, принадлежащем Маэстро Орландо, который находится не так далеко отсюда…
— Ты обедаешь там каждый вечер последние четырнадцать месяцев, — сказал я. — С редкими исключениями.
Генрих вальяжно замахал в воздухе жирной рукой и продолжал, не обратив внимания на мой комментарий:
— …и ты должен поверить мне, если я скажу тебе, что этот парень хорош. На самом деле, я думаю о том, чтобы устроить небольшую частную вечеринку в его ресторане на следующей неделе после моего выступления в Палаццо Фабрицци-Бамберг.
— Ты не говорил мне об этом, — сказал я. — Сколько будет людей?
— О, не больше дюжины. Нам потребуется сад на крыше, полностью в наше распоряжение, конечно же.
— Но это невозможно…
— Чщщ! А как тебе нравится наше маленькое pied-a-terre[176], мой друг? Мы находим его более чем комфортным.
— Это — честно говоря — это не то, чего я ожидал.
— Да? — сказал Герр фон Штрайх-Шлосс. — А что же вы ожидали?
— На самом деле я не знаю. Я ничего не знаю об Amici di Germania…
— Взаимоотношения между Маэстро Орландо и мной — исключительно такие, какие могут быть между двумя творческими людьми, — сказал Генрих, понижая свой голос до доверительного тона. — Единение творческих душ. Мы никогда не говорили об Amici, ты ведь понимаешь.
Бровь над стеклянным глазом Герра Штрайх-Шлосса поднялась вверх и насмешливо опустилась, но сам глаз остался неподвижным.
— Мы — небольшая группа непрофессиональных культурологов-единомышленников, — осторожно сказал он. — У нас есть некоторые сходные интересы. Мы регулярно встречаемся для того, чтобы обсудить их.