Убийство Трогвилла продолжало озадачивать меня до того момента, когда — но нет, об этом я напишу немного позже. Тем не менее, я могу сказать, что новость об убийстве Трогвилла вдохновила меня записать эти откровения, поскольку мир должен узнать не только о моей невиновности в этом деле, но и о более важных вещах: i) мое искусство, и ii) мой гений — ставят меня выше категорий добра и зла, истины и лжи, поднимают меня до измерения, которое превосходит моральные договоренности мира мелких, незначительных людей.
Доктор Баллетти не пришел на несколько наших сеансов, намеченных в расписании на конец месяца, и два дня спустя до меня дошла новость, что он пережил тяжелый нервный срыв. Естественно, в этом обвинили меня.
— Но я ничего не делал! — протестовал я.
— Достаточно того, что ты существуешь, — отвечали они.
Его отчеты главному офицеру медицинской службы — ни одного из них я не видел, конечно — очевидно становились все более и более непостижимыми, полными хаотических размышлений о демонах, о жертвоприношениях, о лишенных духовного сана священниках; полагаю, что я, во всяком случае, соболезновал Баллетти (и все еще соболезную, честно говоря), так как он лично никогда не причинял мне вреда, но я им с самого начала говорил, что он был психически неуравновешенным, но они не захотели меня слушать, так что я и не беспокоился об этом. Когда я вспоминаю всю эту болтовню о грудях и сосках, я содрогаюсь. И они называют меня безумным?
XI
За всю свою жизнь я два раза испытал огромное потрясение — происшествия эти оставили такой неизгладимый отпечаток на ткани моей психики, что я думаю, они никогда не сотрутся из моей памяти с прошествием времени. На самом деле, их можно так глубоко похоронить, что их последствия окажутся минимальными, но начальная энергия их импульса навсегда останется источником моих самых стойких воспоминаний. Я имею в виду не кошмар в Il Bistro — это был не такой уж и шок, а небольшая смерть, отмеченная — и вызванная — необратимым развитием моей жизни с одной ступени на другую, и внутри, и снаружи.
Первое событие, как я уже говорил, произошло, когда моя обожаемая Королева Хайгейта умирала — ничего нельзя сказать о ее фактической смерти и паутине чудовищной лжи, в которую, как ожидал мой отец, я поверю из-за обстоятельств, связанных с ней. Второе произошло только вчера после полудня, и я все еще трепещу от его импульса; второй шок, однако, не был неприятным — скорее наоборот — и достоверные детали этого случая я теперь излагаю.
В половине второго мне сообщили, что ко мне пришел посетитель.
— Не могу представить, кто, во имя всего святого, хочет повидать тебя, — сказал Фантуцци, охранник, стоящий в коридоре, угрюмый мизантроп, который постоянно чесал свои яйца и хватал себя за нос — не всегда в таком порядке, а иногда даже делал это одновременно.
— Пожалуйста, сделайте одолжение, пригласите моего посетителя.
— Я что, дворецкий?
— Никто в здравом уме не наймет тебя на работу дворецким, если захочет увидеть своих гостей еще раз, вот что.
Я медленно произнес это почтительным тоном, так что Фантуцци, чьи интеллектуальные способности были ограничены, не смог решить, было ли это оскорблением или нет. Он на мгновение помедлил у двери, затем скрылся, бормоча про себя.
Как это ни странно, я неожиданно понял, что согласен с ним: кто мог бы захотеть увидеть меня — Орландо Криспа, отцеубийцу и каннибала? Может быть, это близнецы? Мое сердце забилось от такой возможности.
Но это были не близнецы.
— Привет, Орландо.
Это был Мастер Эгберт Свейн. Это не было вторым большим шоком, как вы понимаете — он наступил немного позже, как вы сами узнаете.
— Эгберт! — завопил я, спрыгнув со своего стула. — Это действительно ты?
— Во плоти, Орландо, во плоти!
И этого предмета потребления было по-прежнему много; он стоял с вытянутыми руками, сияя, его громадная масса создавала тень для неполного затмения моей маленькой камеры. Мы нежно обнялись, и хотя он прижал меня к себе немного ближе и немного плотнее, чем мне хотелось бы, я все же был рад видеть его. Сколько иронии было в том, что не так давно я хотел быть как можно дальше от него.
— Вы уже можете отпустить меня, Мастер Эгберт, — сказал я, сопротивляясь изо всех сил его захвату, похожему на тиски.