Итак, занавес открывается на последнем акте: Они там были, близнецы, они ждали меня на станции Термини. Я уже не думал, что увижу их снова; к тому же я был не в настроении для трогательного воссоединения. Бросить меня во время ареста, и теперь разыскать меня снова после освобождения — это и была та верная служба, которую они обещали? Я не могу испытывать ничего, кроме глубокого разочарования в этой паре с того самого момента, когда стало ясно, что их молчание продлится также долго, как и мое тюремное заключение. О, я должен воздержаться от неизбежного, я продолжал надеяться, что так или иначе, каким-нибудь образом они свяжутся со мной, не подвергая себя риску — но нет. Они были корыстными, вот и все. А какие еще объяснения могут быть?
Жак бросился обнимать меня, но я грубо оттолкнул его от себя.
— Маэстро? — сказал он, смутившись и слегка отойдя назад.
— Я думаю, что чем меньше мы сделаем друг другу — тем лучше, — сказал я.
— Что? Я не понимаю…
— Я тоже, — резко оборвал его я.
С лицом, похожим на маску ужаса, Жанна спросила:
— Вы злитесь на нас? Я мотнул головой.
— Нет, — ответил я, — злость — не совсем верное слово.
— Но…
— Я возмущен, полон отвращения, горечи, чувствую себя преданным — любое из этих понятий будет более точным. Выбери сама. Злюсь? Нет, я не злюсь, Жанна. Это нечто большее, чем злость.
Я поднял свой чемодан.
— В любом случае, что вы оба делаете здесь? Вы действительно думали, что я встречу вас с распростертыми объятиями?
— Конечно, мы едем с вами. В Швейцарию.
— Откуда вы, черт подери, знаете, что я еду в Швейцарию?
Затем я откинул голову назад и громко захохотал, и я увидел, как один или два человека с любопытством посмотрели на меня; безумцы и пьяницы — не говоря уже о сутенерах, проститутках, карманниках, бомжах и просто отчаявшихся — все они были на станции Термини, но я был слишком хорошо одет для того, чтобы быть одним из них. Я подумал, могли ли они узнать меня из воскресных выпусков газет — особенно нелестная фотография была в Venerdi, сопровождаемая незабываемым заголовком: «Повар и неудачник». В этом случае ничего не потерялось при переводе.
— Конечно, вы не едете со мной, — сказал я.
— Но почему нет? Куда нам еще идти?
— Можете идти куда хотите, Жанна. Это уже не мое дело.
— Мы нужны вам, — настаивала она, — для вашей работы, для вашего искусства…
Что-то щелкнуло во мне в тот момент, и я повернулся вокруг, встав лицом к лицу с ней.
— Да! — завопил я. — Да, вы были мне нужны, но вы покинули меня!
— Покинули вас?
— Где вы, черт подери, были, когда я томился в этой дерьмовой норе, в этой тюрьме? Нигде! Ушли, пропали, исчезли, свалили, чтобы спасти свои драгоценные шкуры. Я мог сгнить заживо благодаря вашей заботе. А теперь, когда кошмар закончился, теперь вы пришли обратно, с улыбками и объятиями, ожидая, что я буду вне себя от радости? Ну, честно говоря, я не вне себя от радости. Мне очень больно.
Жанна разглядывала меня долго и задумчиво, ее ясные серые глаза пытались найти мой взгляд. В конце концов, я опустил глаза, не в силах больше выносить этот пронизывающий и как-то странно невинный испытующий взгляд. Она спокойно сказала:
— Вы действительно думаете, что мы с братом бросили вас?
— А что я еще могу подумать, Жанна?
— Разве мы не заключили соглашение? Мы пообещали служить вам в обмен на подходящее вознаграждение…
— Вы думаете, что мы предложили вам услуги из-за денег — но — все работают за деньги, Маэстро. Что тут еще добавить?
Я выпрямился в полный рост.
— В этом и заключается путь гения, — сказал я высокомерно. — Гении истощают себя ради любви к своему искусству. А вы ничего не хотите знать об этом.
— Может быть, и нет. Но я скажу вам, что мы выполняли свою часть соглашения. Даже если бы мы были склонны разорвать его, это было бы невозможно.
— Почему?
Жанна сказала:
— Подумайте: мы знаем, в чем заключается ваша работа, чего требует ваше искусство. Мы были соучастниками. Мы снабжали вас сырьем.
Это было правдой. Они снабжали. Жак продолжал:
— Даже при этих условиях мы с сестрой не собирались нарушать соглашение. Мы оставались преданными. Мы следовали соглашению не за страх, а за совесть.
— Тогда почему вы не связались со мной? Письмо, записка, слово — что угодно, чтобы дать мне понять, что вы все еще со мной…