После ужина в своей комнате солдат первый раз за 12 часов снимал ботинки (сапоги) и китель и осторожно расслаблялся в том, что называлось костюмом для пива. Повторяю, он расслаблялся осторожно — потому что, например, имело значение, перехлестнуты его подтяжки через плечи или свисают с пуговиц на поясе брюк. Конечно, никакого пива он не пил, потому что выпивка в казарме не разрешалась.
Главное, что мешало как следует расслабиться после ужина, был гул голосов множества парней. В основном из-за разницы в звучании, наверное, никто не мог расслышать всего, что говорилось в тех стенах.
Шумные разговоры мешали дневальному — выбираемому из новобранцев, — который должен был точно знать, сколько человек в наличии в комнате. Более того, он должен был быть в курсе множества дел, в основном касавшихся унтер-офицеров — влиявших на расположение каждого. Например, если новобранец дезертировал или кончал жизнь самоубийством, дневального могли вызвать для дачи показаний.
И наконец, дневальный, стоящий рядом с дверью у длинного казарменного стола, должен был по первому признаку вытянуться по стойке смирно и скомандовать: «Смирно!», когда в казарму входил унтер-офицер или офицер, хотя кто бы ни увидел первым такого гостя, он должен был сделать то же самое.
Что до множества голосов в одной комнате — вспоминаю, как через два года после Гросс-Глинике я снова квартировал в одной казарме, набитой людьми, и полевая почта доставила конверт с черной каймой. Короткое сообщение гласило, что Оскар погиб в бою под Хуфалице в Бельгии, во время немецкого наступления в Арденнах. Пуля, вылетевшая с самолета союзников, попала ему в живот. Сомневаюсь, что хотя бы два-три процента тех, кто был тогда со мной в одной комнате, были способны принять эту скорбную новость. Во-первых, большинство было занято обсуждением своей почты, только что полученной; во-вторых, они знали, что жизнь все равно продолжалась.
К счастью, ни в одной комнате новобранцев в Гросс-Глинике не было радио, даже карликового «народного» приемника в темно-коричневом бакелитовом корпусе или его более крупного собрата. В танковых казармах не слушали пропаганду Йозефа (Джо) Геббельса — по крайней мере, по радио.
В десять вечера в качестве отбоя подавалась команда «Туши огни!». Услышав эти слова, какой-нибудь шутник со своего матраса обязательно кричал «Доставай ножи!» как будто готовясь к ночному разбойному делу. Однако вскоре было слышно кое-что другое — храп.
В некоторых следующих военных историях есть еще отсылки к Гросс-Глинике, но сейчас я хочу рассказать, что произошло в конце нашего обучения, в день выпуска, который в 1942 году пришелся на Рождество.
На столе в длинном зале стояли бутылки с вином, одна бутылка на двоих; на стене висел большой флаг с черной свастикой в двухметровом белом круге. У нижнего края флага стоял стол для почетных гостей, за которым сидели командир и преподаватели. Присутствие за тем же столом унтер-офицеров почти гарантировало, что мы будем подвергнуты еще какой-нибудь разновидности воспитания новобранцев.
И верно, сразу же после еды похожий на громилу унтер-офицер прочитал длинное недвусмысленное стихотворение об утонувшей девушке, чье тело так и не нашли, — девушка, которой, к сожалению, ни один мужчина не может продемонстрировать мудрость девиза «сагре diem» (лови момент). Рефрен этого стихотворения все еще звучит в моей памяти: «И через сексуальный ея вход / угрюмый угорь лишь ползет».
После двух месяцев начального обучения рядовых посылали для дальнейшей учебы в разные танковые школы. По ее прохождении солдат посылали в танковые полки в Германии, каждый из которых был частью пополнения своего полевого танкового полка. Мой полк, его часть, находящаяся в Германии, а также его часть, составлявшая ядро 7-й танковой дивизии, назывался 25-м танковым полком.
Можно легко понять, почему восемь недель в запасном батальоне не рождали в нас большого кастового духа. Там рекрут в роте не был окружен земляками.
В начале 1943 года в поезде по дороге из батальона пополнения в армейскую школу механиков-водителей в Лике, Восточная Пруссия, за нас отвечали четверо молодых необстрелянных ефрейторов с новенькими нашивками. Могу поклясться, что в самом конце 1942 года каждый из них подписал контракт на 12 лет службы в танковых войсках и автоматически получил повышение. Эта четверка не проходила через Гросс-Глинике.
Наверное, чтобы поднять дисциплину во время поездки, которая была для них лишь продолжением службы в Берлине, сценой, на которой, в жесткой военной атмосфере, они играли свою гордую роль, квартет «швайнехунде» (буквально — свинских собак, или собак, пасших стадо свиней, но также и воображаемое потомство диких свиней и диких собак) на каждой остановке, какой бы короткой та ни была, с начальственным видом приказывал нам, полудюжине парней, выйти из вагона и пойти туда, где рядом с путями были уложены тяжелые предметы — например, стальные тормозные колодки.