Неполных полгода спустя я уже занимался не только очисткой кирпичных стен от тугого толстого мха. Во время жатвы 1939 года я, например, таскал мешки с тяжелым зерном от молотилки вверх по приставной лестнице — шаткой приставной лестнице — в амбар, которым служил чердак жилого дома.
Я был у них молодым батраком, лишенным части прав. Старший работник, достаточно неплохой парень Герд Брандт, записался в пехоту, только чтобы вырваться из Карлсека.
Моя комната была в том месте, что называлось задней кухней, маленьком закутке в верхнем конце длинного хлева. Я говорю «верхнем конце», потому что хлев стоял на чуть заметном склоне, для частичного стока нечистот по канавам, идущим сразу за стойлами со скотиной, в сторону нижнего конца.
На серой дощатой двери моего неудобного жилища на четырех кнопках висел черно-белый журнальный портрет Адольфа, с росписью под изображением, состоящей из короткого Adolf и наклонного размашистого Hitler.
Воду для умывания — по крайней мере, в теплое время года — я носил в ведре из похожей на крепостной ров канавы с лягушками, окружавшей хутор почти со всех сторон.
Дом, милый дом!
Каждую неделю — я был иностранцем, живущим в пограничной зоне, — мне нужно было ходить в полицейский участок в Хоенкирхене, отмечаться и идти обратно на ферму. Если мне везло, я мог встретить одного-двух канадцев — в участке или около. Им тоже надо было отмечаться лично.
По возвращении на ферму в Карлсеке меня неизбежно расспрашивали о том, что я видел по дороге. Как растет овес такого-то и такого-то и сколько голов скота пасется в округе?
Я знал, что отдал за все это своих приятелей, оставшихся в Канаде. Отдал летнее катание на роликовых коньках. Отдал Альберт-стрит-хилл в Китченере, где мы катались с горы на лыжах и санках, где наверху стояли синагога и водонапорная башня, а внизу восточного склона — «Рампелз Буш». Я отдал так много.
Я отдал, резко и сразу, все свое детство.
Ничего себе! За несколько недель до начала Второй мировой войны мои родители и все остальные дети — трое, все родились в Канаде — приехали в Германию. В Вильгельмсхафен, если быть точным.
Жилье, отведенное им, располагалось на первом этаже жилого дома времен Первой мировой, без лифта, на Казерненштрассе, короткой улице, с одной стороны которой была Рунштрассе и огромные казармы Кригсмарине, и высокая стена базы подводных лодок из кирпича с колючей проволокой наверху — с другой. С полдюжины домов на север от Казерненштрассе нависали над мостом Кайзера Вильгельма, называемого также «К-В Брюке», что напоминало о канадском «К-В» — Китченер-Ватерлоо. Этот старый разводной мост еще действует и сегодня, соединяя город с коммерческим пляжем, где находится, например, морской аквариум.
Общие туалеты — не ванные, которых не было, — располагались в доме на лестничной клетке, между этажами. И это еще не все. Рядом с каждой дверью туалета находился платный газовый счетчик каждой квартиры. Нужно было постоянно подкармливать счетчик монетами, иначе он без предупреждения отключал газ.
На дальнем конце Казерненштрассе стоял небольшой бакалейный магазин, которым управляла старая дева Эмми Зайлер. Эмма решила угостить новую семью и продала маме немного рокфора. Не зная, что рокфор должен содержать прожилки плесени, отец решил, что сыр отравлен. Он воскликнул: «Die meint wohl, wir essen im Dunkeln!» («Она думает, что мы едим в темноте!») Их стол в Канаде, а до этого на Украине, вряд ли включал деликатесы, популярные в Западной Европе. Нам, включая и родителей, приходилось учиться каждый день.
НСДАП (Nazionalsocialistische Deutsche Arbeitspartei, или просто «наци») вскоре предоставила отцу место его первой работы в Германии, электротехническую фирму Юлиуса Хармса, мастера-электрика и человека с большими политическими связями, чья жена Аманда, как я потом узнал, в молодости была девушкой из коктейль-холла. Фирма Юлиуса находилась на Марктштрассе, в самом центре Вильгельмсхафена.
Новый работник в империи Хармса был назначен заведовать складом. Большие и малые мотки электропровода самых разных марок, неисчислимое множество защелок, лестниц различной длины, специального инструмента — всем этим богатством и ведал мой отец.