Выбрать главу

— Алена, — позвал, когда вышли к морю. Здесь было темно, только луна, огни вдалеке и тихий шепот волн, — думаешь, я играю с тобой?

Я замерла, застыла, голыми ступнями утопала в прохладном песке. Мысленно туда же проваливалась. А что же ты делаешь?! — кричала без слов, глазами. Скажи! Скажи мне!

— Подслушиваешь? — повернулась и спросила привычно едко.

— Сложно было не услышать. Так что?

— Ты мне ответь, — обронила и пошла дальше. В тщетной попытке убежать от себя самой. Я хотела услышать, что значу для него. И боялась этого. Любой ответ погубит меня.

— Алена, — поймал меня за руку, — не убегай, — лицо ладонями обнял и с величайшей нежностью поцеловал в губы. — Ты значишь для меня намного больше, чем я могу позволить себе.

Приятный ответ, но это только на первый взгляд. В нем крылся двойной смысл: Дима не мог позволить себе быть со мной. В его планы не вписывалась женщина из московской девятиэтажки, без работы и с ребенком на руках. По статусу не положено. Я не осуждала. Люди держатся своего круга, это нормально. Только зачем меня в тень этой великосветской жизни тащить? Я знаю свое место, на принца с тугим кошельком не рассчитывала. Замуж за олигарха не собиралась. Но и согревать постель холодными ночами пресыщенному цинику, уставшему от жены и быта, не хотела.

— Лето заканчивается, Дим, — улыбнулась задумчиво. — Уже свадебные колокола бьют.

— Я помню, что обещал, — ответил ровно. — Но…

— Никаких «но», — рукой закрыла ему рот. — Не надо…

Дима губами прижался к внутренней стороне ладони, глаза прикрыл, так глубоко и обреченно вдохнул аромат соли, йода и горечи.

— Иди ко мне, — притянул в объятия. Закрыл от прохладного морского ветра широкой спиной. Я позволила себе утонуть в тепле и силе. Дима пах прохладой и свежестью. Всегда. Ни одной теплой нотки. Но кожа горела, а глаза темным огнем пылали. Значит, он тоже чувствовал…

Не помню, как оказалась у него в спальне. В тумане все, только руки, губы и тонкие струны внутри, натянутые до предела. Горячие поцелуи сладостью растекались во рту, но горькой полынью отзывались в душе.

Дима нетерпеливо стягивал с меня белье, прижимался напряженным телом: каждый мускул, выемка, выступ находили во мне отражение, подходили идеально, стремились навстречу, срастаясь и привязываясь. Временно. Сегодня. Сейчас. Придет время, и я расплачусь за крупицы счастья, мгновение радости. Ночь слабости и годы боли. Потому что любовь не проходит быстро. А я полюбила.

— С ума схожу, Алена… — шептал, склоняясь над моим телом. Языком вызывая трепетную дрожь. — Ты такая сладкая… — раскрыл нижние губы и поцеловал в самую сердцевину.

Нега медом омыла меня, пальцы в темных волосах заблудились, отдаваясь и раскрываясь без остатка: впервые за много ночей близости.

Дима так шумно дышал, в каждом прикосновении едва сдерживаемое, яростное желание обладать. Мне захотелось самой проявить инициативу и подарить ему наслаждение. Он говорил, что мои губы на его члене — самое эротичное из всего виденного в жизни.

— Алена… — выдохнул хрипло, когда взяла инициативу в свои руки, условно, конечно. Взяла я не в руки. Языком прошлась по крупной головке и спустилась вниз, исследуя вены на толстом стволе. Не торопилась и не пыталась ускорить оргазм, наоборот, оттягивала удовольствие, меняя ритм и темп движений. Хотела измучить, чтобы наслаждение стало ярчайшим избавлением от сладостной пытки.

В первый раз я не пыталась выбраться из объятий и поскорее уйти. Уютно молчала, уткнувшись в широкую грудь, с редкой порослью жестких темных волос.

— Мелкая у тебя такая открытая девчонка, — со смешком произнес Дима, — даже не знаю в кого.

— Да, есть такое. Только хорошо это или плохо…

— Ален, — погладил мою спину, — я поднимал досье на Семена Разина.

Я напряглась, но ничего не ответила. Прокурор же, что удивляться.

— Как ты связалась с ним?

— А что? — приподнялась, высокомерно вздергивая подбородок. — Я же шлюха. С такими, как он, мне самое место. Разве нет?

— Перестань, — нахмурился Дима. — Это я идиот.

Дима не в первый раз спрашивал, как я связалась с Разиным. Может, действительно рассказать? Как он отнесется к такой правде? Проведет ли неприятную для себя параллель?