Форсайт женился на Боби Энн, когда Блисс еще лежала в колыбели, а Джордан родилась четыре года спустя. Молчаливое и странное дитя: пухленькая и нездорово бледная рядом с худенькой Блисс, нежная кожа которой была цвета слоновой кости; к тому же трудная в общении — не сравнить с легким характером Блисс. И все же Блисс не могла себе представить жизни без младшей сестры, и, когда Боби Энн принималась дразнить или оскорблять собственного отпрыска, Блисс с неистовством кидалась защищать Джордан. Джордан же, со своей стороны, обожала сестру — ну, когда не насмехалась над ней. В общем, это были нормальные отношения двух сестер: множество мелких ссор и перебранок при верной и прочной взаимной привязанности.
«Но отчего-то самые важные вещи в жизни зачастую воспринимаешь как нечто само собой разумеющееся».
Так подумала Блисс, когда через несколько дней после показа мод она взяла такси и отправилась в самую дальнюю часть Манхэттена. Она велела водителю ехать к Колумбийской пресвитерианской больнице.
— Вы родственница? — спросил сидевший за столом охранник, передавая ей на подпись лист посетителя.
Блисс заколебалась. Она прикоснулась к фотографии, спрятанной в карман куртки — как талисман. Это была копия той фотографии, которую ее отец носил в бумажнике; копия, которую она нашла в шкатулке с ожерельем и оставила себе.
— Да.
— Последний этаж. Последняя комната в конце коридора.
Блисс пожалела, что не взяла никого с собой, но она не знала, кого можно было бы позвать. Шайлер явно потребовала бы объяснений, а Блисс не смогла бы сказать ничего внятного. «Э-э... я думаю, мы с тобой можем оказаться сестрами» — звучало как-то абсурдно.
Что же касается Дилана, Блисс отодвинула все мысли о нем подальше. Она знала, что должна бы проверить, как он там, особенно теперь, когда он оставил свои попытки связаться с ней, но ее гнев и унижение были слишком велики, чтобы возвращаться в ту ужасную комнату в «Челси». А странные судороги Дилана, гортанная речь, пронзительный смех, бормотание на непонятных языках лишь заставляли девушку еще больше бояться его. Она пообещала Шайлер и Оливеру, что все уладит — сдаст Дилана Комитету и Совету, — но пока что она продолжала придумывать для себя отговорки, позволяющие не делать этого. Хотя Блисс и решила, что с влечением к Дилану покончено, она все же не находила в себе сил сдать его.
У нее были и другие поводы для беспокойства, хотя она знала, что не найдет здесь, в больнице, ответов на них. В конце концов, Аллегра находится в коме. А с отцом говорить об этом совершенно бесполезно.
Всю ее жизнь Блисс говорили, что ее мать умерла, когда она была совсем маленькой. Что эта так называемая Шарлотта Поттер была школьной учительницей, с которой отец познакомился во время своей первой политической кампании, когда он баллотировался на место конгрессмена от штата. Теперь Блисс вообще сомневалась, что Шарлотта Поттер когда-либо существовала в действительности. Во всяком случае, никаких альбомов со свадебными фотографиями, никаких милых безделушек или ценных вещей, указывающих, что такая женщина была замужем за ее отцом, девушка никогда не видела. Долгое время Блисс предполагала, что это из-за того, что Боби Энн не желала видеть напоминаний о предыдущей миссис Ллевеллин.
Блисс не знала ничего о семье матери, а в ее острой вампирской памяти сохранился тот момент, когда она впервые спросила отца, кто был ее настоящей матерью. Ей было пять лет, и отец как раз читал ей книжку на ночь.
— Шарлотта Поттер, — бодро отозвался отец. — Твою мать звали Шарлотта Поттер.
Блисс была в восторге.
— Как в «Паутине Шарлотты»?! — воскликнула она.
А фамилия была как у той женщины, написавшей книги, что стояли теперь у нее на полках, — Беатрис Поттер.
Блисс все сильнее подозревала, что отец просто все выдумал. Когда она в другой день упомянула при Форсайте имя Шарлотты Поттер, он лишь непонимающе взглянул на дочь.
Блисс дошла до конца коридора и отыскала нужную комнату. Она отворила дверь и скользнула внутрь.
В палате Аллегры ван Ален было холодно, словно в леднике. Женщина, покоившаяся на кровати, не шевелилась. Блисс нерешительно приблизилась к кровати, ощущая себя незваным гостем. Аллегра выглядела спокойной и неподвластной времени; на лице ее не пролегло ни единой морщинки. Она была словно принцесса в стеклянном гробу — прекрасная и неподвижная.