Дальше крутить это дело не стали, провели посильную чистку в одесском КГБ, ряд сотрудников уволили якобы по подозрениям в валютной контрабанде. Возможных агентов ЦРУ постарались изолировать, но обвинений в этом направлении не выдвигали. Получился неплохой фарс. Что ты собираешься делать? Или ты уже свое продвижение закончил? Будешь журналистом до конца своих дней? Не поскользнись среди дипломатов. Падать будет больно. В случае чего иди прямо к Лазареву — он пока еще в силе. — Вопросы, рекомендации, пожелания — все генерал выдал одним духом, без пауз и ожидания ответов.
Я понял его — он расстроен несправедливостью, и ему хотелось выговориться. Я же был шокирован тем, что услышал от него. Это не укладывалось в моем патриотическом сознании…
…Мы прилетели в Иркутск. Отсюда должно было состояться познание дипломатами Сибири. Гостиница напоминала гостиницу «Москва» — массивная, полы в коридорах застелены стандартными ковровыми дорожками. Вроде все как должно быть и вроде не все — уж слишком казарменное. Что делать? Так раньше строили, так угрюмо обставляли, но надежно и надолго, сколько будет стоять советская власть.
Потом нам устроили ужин. Ресторан работал только для полусотни дипломатов, секретаря Иркутского обкома партии с его сопровождением — то ли телохранителей, то ли слуг, — и, разумеется, для меня. Почему-то так получилось, что я оказался единственным корреспондентом, допущенным сейчас в дипломатический корпус, и поэтому прилетел сюда. Я даже не знал своей задачи. Борис Сергеевич ничего мне не поручал. В своей обычной манере загадочно улыбнулся и сказал:
— Знакомься, отдыхай, смотри, слушай. Журналистскую инициативу у тебя не отнимаю. — Это был весь его ответ на мой вопрос.
Кормили нас так, будто нам предстояла голодная неделя. А поили… Они выпили столько, сколько не пили и за месяц. Конечно, блеснул гостеприимством за государственный счет секретарь обкома. Сам он набрался быстро, и я не заметил, как слуги тихо его умыкнули из зала. Так уж получилось, что я оказался один за столиком. Дипломаты — кто с женами, кто в одиночку, — были все между собой хорошо знакомы и расселись по четверо за столиком. Где-то часам к одиннадцати вечера сказалось то, что иностранцы плохо рассчитали свои силы в борьбе с настоящей русской водкой. Они развеселились, громко, не по-дипломатически, смеялись, переговаривались через весь ресторан.
Среди женщин я выделил двух: мадам Бузири, жену посла Туниса — худенькую, красиво причесанную шатенку с гордой головкой на шее, увитой какими-то замысловатыми бусами. Вторую я совсем не знал, видел ее впервые, но что она была без супруга, понял это сразу. Сколько ей было — трудно сказать, но где-то к пятидесяти. Лицо молодое — очевидно, делала подтяжку, потому что морщинки на шее все же выдавали ее возраст.
Везет же мне — женщины не первой молодости продолжали нравиться и волновать меня. Видимо, тем, что были более доступны и не требовали затрат энергии на ухаживание и обхаживание. С ними сохранялась энергия для любви, я чувствовал себя более свободным и раскованным, когда мы факались. Во всяком случае, эта голубоглазая брюнетка, возможно подкрашенная, с чувственными полноватыми губами и слегка надменным взглядом, демонстрирующим свою недоступность, была обаятельной. Несмотря на ее видимую холодность, взгляд у нее был ласковый, и в глазах появлялась теплота, когда она улыбалась.
Мне не показалось, а я был уверен, что пару раз поймал ее заинтересованный взгляд, брошенный в мою сторону. Она сидела через проход на два или три стола дальше, поэтому мы хорошо друг друга видели. С ней была уругвайская пожилая чета, наверное, имеющая уже массу внуков. Я не заметил, чтобы они оживленно беседовали — видно, даме было скучно с латиноамериканцами. Когда она снова взглянула в мою сторону, я слегка улыбнулся и чуть кивнул головой. Она резко отвернулась, словно проверила, кому это я кивнул позади нее, но тут же повернулась и улыбнулась в ответ. От этого приятного занятия меня оторвал первый секретарь бельгийского посольства господин Люмьери. Он подошел ко мне с рюмкой водки и, улыбаясь на все тридцать два зуба, спросил:
— Могу вам составить компанию?
Этот господин первый секретарь был уже навеселе. Хорошая водка дело свое делала умело. Не дожидаясь моего согласия, упал на стул, слегка расплескал водку. Из моей бутылки без церемоний долил и потянулся ко мне. По-русски с акцентом сказал:
— Прозит! Или как у вас принято: «Будем здоровы!»
Я поднял рюмку. Раз «прозит» — чокаться не надо, и одним глотком выпил холодный алкоголь. Бельгиец тоже попытался одним глотком, но захлебнулся и надрывно закашлялся, освобождаясь от водки, которая пошла не в то горло. На несколько секунд мы оказались в центре внимания всей дипломатической братии. Наконец он справился, слезы выступили у него на глазах, и почти шепотом проговорил:
— Этот номер не для меня. Ему надо учиться.
Когда исчезла незнакомка, я не заметил. Уругвайская чета сидела на своих местах, а незнакомки уже не было.
Утром нас подняли рано. Завтрак такой же обильный: много сметаны, блинчиков, пирожков, кофе и чай, яйца и холодное мясо. Круглый, словно колобок, распорядитель, потирая голый череп, твердил:
— Господа дипломаты! Ешьте, пейте, когда еще доведется! Едем на Байкал! Кто желает поправить здоровье, подойдите к буфету. Там вас ждут.
Два черных и два белых дипломата подошли к стойке. К моему удивлению, туда прошел и посол Судана, красавец-мулат с ритуальными шрамами на щеках — Осман Абдалла Хамид.
Мы ехали проторенной дорогой — по ней возили всяких именитых гостей к самому Байкалу. Она и сделана была для этой цели. Нас подвезли к крутой, довольно высокой горе, поросшей деревьями, и предложили с пол-часика размяться. Колобок-распорядитель крикнул:
— Кто поднимется до тридцатиметровой отметки, получит специальный приз. Вперед, господа дипломаты! А потом будет жаренный на кострах омуль!
Человек пятнадцать полезли по снежному скользкому склону наверх. Я тоже хотел получить приз и полез вместе с охотниками. Команда редела быстро: «альпинисты» после первого, второго падения и сползания к подножию прекращали эту гонку. Я упорно лез, потому что хотел выпендриться — видел, как снизу смотрела очаровательная незнакомка.
До тридцатиметровой отметки нас добралось двое — еще был сравнительно молодой норвежский дипломат Хансен. Мы подняли руки, и нас приветствовали ликующие крики. Призом были четыре бутылки шампанского из подвалов Абрау Дюрсо. Забрав свои трофеи, мы начали тяжелый по сравнению с подъемом спуск. Норвежец просто поехал вниз на заднице. Он думал, что его дипломатические штаны выдержат наши русские горки. Спас его водитель автобуса, одолжив ему комбинезон.
Пару раз я падал, падал и катился. Цепляться за кусты не мог, потому что руки были заняты бутылками. Но все же весь в снегу и без шапки — она скатилась раньше меня, — я, торжествующе подняв бутылки над головой, пошел к иностранцам. Колобок-распорядитель подал нам коробку, где были граненые стаканы, и я открыл шампанское. Первый же стакан я протянул улыбающейся незнакомке. Она вытянула трубочкой губки и отрицательно покачала головой. Но удивила меня тем, что из-за спины вытащила мою пыжиковую шапку.
— Наденьте, вы простудитесь.
— Не знаю, как вас благодарить, мадам… — Я сделал паузу.
— Фон Вальтер. Анели фон Вальтер.
— Анатоль Головин, — поклонился я заботливой госпоже фон Вальтер. Так, значит, супруга посла ФРГ.
Наступил самый интересный момент нашей поездки на Байкал. На кострах, надетые на палочки, жарились омули. Из снега извлекались бутылки с водкой. Начался процесс пития водки из стаканов и поедания редчайшей во всем мире рыбы.
Дипломаты охотно пили по двум причинам: во-первых, потому что водка дармовая, а во-вторых, они уже замерзли в снежном лесу, и колобок-распорядитель их обнадеживал, что как только они осушат по стакану — он так и сказал «осушат», — им станет тепло и весело. Я-то знал, что с ними будет, когда они «осушат» по стакану. Они, продрогнув, выпили-таки по стакану, поели замечательной рыбы и еле добрались до автобусов.