Краем глаза я видел, как Пастухов выпил весь стакан виски. Нигериец очень внимательно следил, как он это сделает. Двумя пальцами взял свой стакан, оттопырив мизинец, и пил долго, небольшими глотками, но осилил стакан до дна.
Через три-четыре минуты он отключится, подумал я, поглядев на Пастухова с неприязнью.
Коля похвалил Временного Поверенного и положил ему на плечо свою огромную лапу.
— Ты молодец! Люблю таких! — И поцеловал нигерийца. — Я был боксером и раньше совсем не пил. А сейчас могу.
— Я тоже боксер! — встрепенулся Гадау. — Давай в стойку! Я покажу тебе некоторые свои удары — никто не мог устоять. — Он быстро сбросил пиджак и закатал рукава ослепительно белой рубашки. Пастухов тоже снял пиджак и встал в стойку, набычившись. Это была карикатурная сценка: маленький, худенький, с тонкими ручонками негр и Пастухов, две лапы которого были равны голове Гадау.
— У меня самый большой номер в гостинице, — гордо заявил Аиме Раймонд. — Даже у американского посла Колера меньше. Я подарил администратору бутылку виски.
Вот тебе и Негритюд: хотя бы в том, что гостиничный номер у него больше, чем у белого ‘посла, у него превосходство перед белым. Да, заразная это штука — расизм.
Коля стоял в стойке и легонько помахивал правым кулаком, не давая Гадау приблизиться. А тот прыгал вокруг, делал выпады, пытался пробить пастуховскую защиту. Пастухов медленно, как неуклюжий медведь, поворачивался, принимая его удары на левую руку. Потом произошло что-то непонятное. Я проглядел этот момент, но понял, что Пастухов выбросил вперед правую руку и его кулак пришелся в грудь Гадау. Временный Поверенный в делах Нигерии отлетел назад и упал на спину. Секунду, вторую, третью, пятую он лежал без движений. Коля стоял все так же набычившись и держал вытянутую руку с кулаком, равным голове годовалого ребенка.
Аиме Раймонд Н’тепе вскочил с кресла. Мы говорим в такой ситуации «побледнел», а посол «почернел». Белки глаз вдруг стали красными, как у кролика, правая сторона щеки у него дернулась, и он с хрипом выдавил:
— Этот белый хулиган бьет моего гостя!
Да, он сказал не просто «хулиган», а «белый хулиган» — вот она и вся философия, проста, как соль: сухая она есть, а опустил в воду — она исчезла.
Пастухов ничего не понимал. Он покачивался, потому что был пьян как свинья — стакан виски сделал с ним свое дело. Я бросился к негру. Он лежал без движения, раскинув в стороны руки. «Черт возьми! Он же его нокаутировал! Так и в кому впасть немудрено!»
А посол все больше распалялся. Он тыкал пальцем в Пастухова и что-то быстро говорил на своем племенном наречии. Я понял только одно: Коля действует на Раймонда как красный плащ на быка.
— Пошел отсюда! — заорал я на Пастухова и, развернув его, толкнул к двери. Он без сопротивления вышел и, покачиваясь, побрел по коридору. Я вернулся к нокаутированному негру, легко поднял его и положил на диван.
Мулатка не плакала, не кричала. Она как-то тихо, по-собачьи повизгивала и лишь сказала:
— Он убил нашего гостя!
И тут Временный Поверенный в делах Нигерии вдруг захрапел и пожевал толстыми губами.
Господи, воскликнул я с облегчением про себя, он же пьян и спит!
— Нет-нет! Не волнуйтесь! Он просто много выпил и спит! — воскликнул я радостно.
Но не так-то просто было укротить уже разбушевавшегося посла. Он сейчас был как вулкан перед извержением.
— Завтра я дам представление в МИД! Завтра же мы покидаем Грузию и уезжаем в Москву! Я не потерплю, чтобы над нами, на нашей же территории, издевались только потому, что мы не белые! — Опять во все щели полезли расистские идеи. Он особо подчеркнул «на нашей территории».
Дело складывалось худо. Пастухову грозила политическая смерть. Я уже мысленно увидел, как представление посла ложится на стол Министру иностранных дел, потом оно идет наверх, в ЦК, в Политбюро. Пастухова с треском выгоняют с работы с какой-нибудь ужасной формулировкой вроде «Дискредитация Родины» или «Хулиганские действия в отношении дипломатического представителя иностранного государства», а могут просто «За подрыв авторитета СССР» — придумать можно что угодно. С любой подобной формулировкой, да еще без партийного билета — а его сразу же отнимут, — можно работать дворником, и не в каждом дворе, вспомнил я свою формулу.
И тут я из кожи вон полез, чтобы доказать, что ничего подобного у Пастухова и в мыслях не было, он просто оказался сильно пьяным, они шутили, и произошел этот нехороший случай.
— Мы прекрасно относимся к вам. Для нас не существует цвета кожи. Вы же видели, как они мирно, по-дружески, беседовали, выпивали. Это просто произошел нелепый инцидент. Завтра Пастухов будет очень сожалеть. Он придет утром просить у вас прощения. — Я специально употребил слово «прощение», а не «извинение». Белый будет просить прощения. Это должно было смягчить его негритянское самолюбие, маслом пройти по его горячему сердцу. И действительно, он вдруг смягчился и, поглядев на меня своими выпуклыми глазами, уже с белыми белками, промолвил:
— Если завтра он не попросит у нас прощения, я осуществлю свое право.
Я распрощался с Н’тепе, мы даже поцеловались с ним, и он сказал мне, что я ему нравлюсь как воспитанный человек.
Ивана Марковича я застал в номере. Он собрался лечь спать, полураздетый сидел перед телевизором и смотрел программу на грузинском языке.
— Вы понимаете грузинский язык? — спросил я удивленно.
Он засмеялся и ответил, что надо бы изучить либо грузинский, либо армянский — может быть, они когда-нибудь воспользуются ленинским правом самоопределения вплоть до отделения, и тогда это будет заграница. Такие шутки мог себе позволить только чекист. Доносить на него я не собирался. А если бы и донес, он всегда сказал бы, что затеял этот разговор в провокационных целях, чтобы проверить мою стойкость.
Я рассказал ему, что произошло на территории Камеруна. Он посидел, подумал и выругался:
— Дубина! Мать его так! Иди спать. Утром пораньше подними эту скотину и тащи в Камерун. И чтобы без прощения оттуда не возвращались! Мне не хватает объясняться с министром. Это же я дал добро на поездку Пастухова!
Еще только по радио прозвучал сигнал семь утра, я уже поднимал эту скотину Пастухова. Он ничего не понимал, его сознание еще было затуманено алкоголем. Но когда я сказал, что сегодня его отправят в Москву и он будет держать ответ перед Политбюро, где у него отнимут партбилет, Коля мгновенно пришел в себя и побежал в ванную. Через пять минут он был готов. От него сильно несло перегаром и одеколоном «Рига».
Посол и его супруга уже были на ногах. Коля, как только переступил границу Камеруна, сразу заверещал, что он ничего не помнит. Они вместе с господином Гадау выпили за дружбу. Кстати, сам Гадау сидел за столом, аккуратный, отутюженный, но так же как и Коля, с помятой рожей, пил кофе и хлопал удивленно глазами. А Пастухов до того разошелся в своем самобичевании и выпрашивании прощения, что обнял Временного Поверенного в делах Нигерии и расцеловал его своими толстыми слюнявыми губами. Потом вытащил из-за стола и, оторвав от пола, крепко-крепко обнял. Негр расплылся в радостной улыбке, хотя мне показалось, что он так ничего и не понял.
— Я очень люблю ваш народ! Я так люблю вашу Африку, что без мысли о ваших страданиях не ложусь спать! — выдал Коля и такую сентенцию. А в заключение добавил, что если когда-нибудь уедет из СССР, то только в Африку.
Международный инцидент был исчерпан. Коля объяснил Гадау, что вчера во время бокса случайно задел его.
Они слегка опохмелились, а я пил кофе и вел светский разговор с супругой посла, выспрашивая у нее, чем отличаются Хельсинки, где ее супруг был послом раньше, от Москвы. Часа через полтора мир был полностью восстановлен, наши знамена повержены к ногам черной Африки, а Пастухов снова влез на коня. Опасность войны с Нигерией отступила.
В коридоре нас ждал Иван Маркович. Он тревожно взглянул на меня, но я показал ему двумя пальцами букву «О», что означало «о’кей».
— Чтобы ты всегда был у меня на глазах! — прошипел он Пастухову довольно жестко и пошел вперед.
Завтракали мы на скорую руку: холодное мясо, яйца, сыр, кофе. Кто хотел — тому кефир.