— Пойдем! — прошептала она страстно и хотела включить свет.
Но я перехватил ее руку и так же шепотом сказал:
— Не надо зажигать свет. Так лучше.
Мне вспомнилась испанка Изольда в Каире, когда я занимался с ней любовью прямо у порога, чтобы избежать компрометирующей съемки на кровати.
Я стал страстно целовать ее; она отвечала на мои поцелуи и вдруг вся ослабела, ноги у нее подкосились. Здесь, на ковре в прихожей, мы валялись с ней в любовном экстазе. Я был уверен, что не смог бы с нею факаться под объективами камер. Именно об этом я размышлял потом, когда мы сидели на полу; она прижималась ко мне голой спиной и признательно целовала мою руку. Склонившись к ее уху, я прошептал:
— Анели, мы не пойдем с тобой в кровать. Обещай, что ты сделаешь то, что я тебе скажу.
— Сделаю, любовь моя! — прошептала она в ответ.
— Сейчас ты приведешь себя в порядок в ванной. Потом мы сядем за стол, я предложу тебе выпить вина, но ты наотрез откажешься. Скажешь, что болит сердце. И что бы я ни говорил — ты не притронешься к вину. Я сделаю попытку тебя поцеловать — ты решительно останови меня. Потом поблагодаришь за то, что я тебя проводил, и попросишь меня уйти, сославшись на то, что очень хочешь спать. Проводишь меня до двери. Так надо! Это очень важно! И очень серьезно!
Потом я снова ее целовал и только сейчас почувствовал, какие у нее упругие груди, даже удивительно, что она родила четверых детей. Мы снова насладились своей ковровой любовью…
Я вернулся в банкетный зал. Думаю, не ошибусь, если скажу, что добрый десяток вопросительных взглядов воткнулись в меня, едва я переступил порог ресторана. Иван Маркович, что-то говоривший грузину, вдруг на полуслове замер. По его глазам я понял, что он уже знает о провале операции. Вдруг холодок пробежал у меня между лопаток, — я совершил серьезное преступление перед Родиной и партией.
Теперь заработало чувство самосохранения, затрещала шкура, ее надо спасать любой ценой. Если они просчитают время, то обнаружат, что из моих запасов выпало больше двадцати минут. Их надо найти и обосновать. Конечно, могут и не обратить на это внимания. А могут и обратить, и еще как…
Мне повезло: двадцать минут выпали у них из поля зрения. Это было главным. Иван Маркович уже потом, когда мы расходились по своим номерам, снова молча посмотрел мне в глаза. Я пожал плечами и виновато развел руками. Он едва заметно улыбнулся и сделал на лице гримасу, что, по-моему, означало: «А что делать? И такое бывает. Но не отступай! Мы на тебя надеемся».
Теперь мы ехали в Абхазию, где-то на Черной речке нас будут безудержно поить и кормить. В одной из машин впереди ехал главный спаивающий — тамада и, по странному стечению обстоятельств, тоже Председатель Президиума Верховного Совета Абхазии. Наверное, тоже попал в председатели за свой тамадинский язык. Тамада — это большое искусство. Я, например, помнил только анекдот про тамаду и тост для врагов: «Пусть твой дом будет полной чашей: во дворе стоят три автомашины, дом о трех этажах и на каждом этаже по телефону — белый, красный, голубой. Чтобы ты по белому звонил „03“, по красному — „02“, по голубому — „01“». Мне этот тост нравился.
Дипломаты уже привыкли, что им от выпивки не отвертеться. Поэтому без особого сопротивления выпивали то, что им наливали официанты в белых куртках, прикомандированные из КГБ к дипломатическому корпусу. Может быть, дипломаты не сопротивлялись натиску тамады еще и потому, что очень любили выпить на халяву, да еще вместе с главой республики.
Анели снова посадили в стороне от меня, но мы с ней могли переглядываться и улыбаться друг другу. Одними губами она прошептала по-немецки, но я понял: «Их либе дих!» Я люблю тебя!
Теперь я должен делать вид, что продолжаю за ней ухаживать и добиваться ее благосклонности. Это должны видеть те, кто заинтересован в организации компры на мадам фон Вальтер.
На следующее утро мы улетали в Москву. Анели незаметно сунула мне в сумку конверт и тихо сказала:
— Откроешь в Москве.
Я открыл в самолете и обомлел: на цветном прекрасном фото была Анели, снятая в чем мать родила с закинутыми за голову руками. Позади виднелись такие же голые женщины и мужчины, в уголке фото даже было видно, что они играют в волейбол. Ее сфотографировали на нудистском пляже, она член нудистского клуба. Именно там, на своих пляжах, в своих клубах, они беззастенчиво предстают друг перед другом обнаженными. «То, что естественно, то не стыдно!» — вспомнил я лозунг, который прочитал в одном нудистском журнале.
Абрамыч был просто разъярен; я понял, что он все время держит руку на пульсе этой операции. Он решил меня просто одурачить, чтобы я переспал с Анели в оборудованном спецтехникой номере. Меня бы сняли, а я не должен был об этом и знать. Дальше он бы навалился на мадам фон Вальтер, и я оставался в неведении. Он решил, что держит меня за болвана, которому позволили пофакаться с немкой. Очевидно, роль соблазнителя Анели отводилась вначале тому грузину-чекисту, который так уверенно начал лапать ее за колени. Потом сообщили, что мои с ней отношения развиваются более перспективно. Тогда началась скрытая подготовка вокруг меня. Пусть я ничего не вижу, ничего не знаю, просто флиртую с немкой и все же в конце концов залезу к ней в кровать. Его держали в курсе развития событий. Абрамыч, наверное, уже проделал дырку на пиджаке для нового ордена, который принесет ему на тарелочке, сам того не ведая, секретный агент Роджер. «А хуху не хохо, Михаил Абрамыч?» Нашел Ваньку-дурака! Таскать моими руками из огня каштаны вы не будете. Это я точно знаю. Хватит!
— Как же ты мог провалить такую операцию? — вдруг не сдерживая эмоции, воскликнул он сразу после первых слов приветствия и вонзил свой птичий взгляд мне в лицо.
— Какую операцию? Вы о чем говорите? У нас же не было никакого замысла. С послом Кувейта я поработал. Кроме того, он поставил передо мной один очень серьезный вопрос. — Я спешил, не давая ему меня прервать. — Он хочет выступить посредником в установлении дипломатических отношений с Саудовской Аравией. Очевидно, этот вопрос он уже провентилировал через свое правительство и через Эр-Рияд. Вы бы смогли мне дать точную информацию: будем устанавливать эти дипломатические отношения или не пришло еще время? Шаммас очень хочет войти в историю дипломатии как настоящий политик.
Абрамыч молча слушал, что я говорил, и думал, что бы такое мне сказать, но явно не по вопросу дипломатических отношений с Эр-Риядом. Его голова была полностью занята немкой, которая ускользнула от него. Жаль! Можно было бы рассчитывать на досрочное присвоение звания, да и орден бы засветил. Все это я прочитал на его алчном лице, хотя там просматривалась и злобная ярость.
— Не строй из себя дурака! — такого он себе еще ни разу не позволил. Вот оно, кагэбэшное хамство! Мужичье при неограниченной власти.
— Что вы, собственно, себе позволили? — спросил я возмущенно. — Я не служу вам лично. И свое дело исправно выполняю!
— Ладно! Не лезь в бутылку! Я просто расстроен. Все же не пойму: она была у тебя в руках, почему вдруг ничего у тебя с ней не вышло?
Я злорадно подумал, что идиот — он и в КГБ идиот. Не все можно мерить грязью, кое-что надо и цветами.
— Кстати, куда вы делись? По времени должны быть в номере, и вдруг нет! — Он подозрительно уставился на меня.
— А что, время не стыкуется? Сначала ключ искала, потом я пошел помыть руки. А разрешение у КГБ она не спросила, когда ей захотелось на горшок! — Я зло усмехнулся. С хамами жить — по-хамски выть! Плевал я на все его замечания! Единственное, что мне неясно: у него подозрения в отношении меня или ему нужен просто козел. Наверное, уже успел руководству преподнести, что вот-вот скрутим немку. А сейчас надо отступать. Свалить не на кого.
— Я же сказал: не лезь в бутылку. У нас работа такая.
— Подозревать? Своих?