Ребром правой ладони я ударил его наотмашь в скулу. Я знал этот свой удар, если бы нацелил в висок, он бы умер, не приходя в сознание. На мозолистом ребре ладони на полном разгибе руки сила удара достигает девяноста килограммов. Шефа подбросило, он перевернулся, пропахал газон и шлепнулся на брусчатку на проезжей части улицы. Я постоял несколько секунд, равнодушно ожидая, когда он зашевелится. Моя ненависть улетучилась, будто выплеснулась с ребра ладони. Шеф застонал, я повернулся и неторопливо побрел домой. Во мне была полная пустота, голова тяжелая, но без мыслей. Подсознательно я чувствовал, что расправился не с шефом, а с самим собой. По существу оно так и было: я и сам прекрасно знал, что Татьяна с Лешкой уже зашли далеко, у них любовь, и наш разрыв не за горами. А разъярился я на шефа вовсе не потому, что он назвал мою жену шлюхой и блядью, а потому, что всю правду прямолинейно высказал он, и это было для меня оскорбительно и невыносимо. Я уже чувствовал, что моя будущая карьера разведчика захлебнулась, и я еле барахтался на поверхности. Отпадает Татьяна, распадается легенда, рассыпается весь замысел засылки меня за кордон. Поэтому мой удар по морде шефу практически ничего не решал в моей судьбе. Он мог только ускорить катастрофу.
Я вошел в квартиру, Татьяна приветливо мне улыбалась, она была вся во власти обживания квартиры: ей доставляло удовольствие чистить, тереть, мести, подшивать, развешивать по стенам, расставлять мебель.
— Что-то ты задержался, — заметила она, протирая бумагой стекло окна и не прекратив этой работы с моим приходом.
Я промолчал, мне совсем не хотелось с ней разговаривать после жестокой стычки с шефом, главной героиней которой была она. Мне хотелось лечь и полностью отключиться от всяких звуков, а тем более от ее голоса. Я лег на диван и закрыл глаза. Словно экстрасенсу, мне увиделось мое близкое будущее — оно было незавидным. Не успел я досмотреть картину своей жизни, как дверь из коридора распахнулась, и со страдальческим мычанием в комнату ввалился Иван Дмитриевич. Его с трудом можно было узнать: рожу перекосило, кривой рот раскрыт, из глаз текли слезы. При взгляде на него не оставалось сомнений, что я промахнулся: вместо скулы я нанес удар ниже и угодил прямо в челюсть. Она вывихнулась. Я не знал, как вправлять челюсть, никогда этого не делал, да признаться честно, никогда и не видел, как сворачивают челюсть. Но среди боксеров слышал, что надо стукнуть по челюсти с другой стороны. Я шагнул ему навстречу и не сильно ударил тыльной стороной кулака и, к своему удивлению, довольно легко поставил челюсть на место. Лицо шефа выправилось, но страдальческое выражение осталось.
— Что с вами? — встревоженно воскликнула Татьяна, подходя к Ивану Дмитриевичу.
— Он, очевидно, упал, — заметил я с легкой усмешкой, которая Татьяну удивила.
Шеф хотел что-то сказать, но челюсть его не слушалась. Она еще не научилась после репарации выполнять свои прежние функции.
— Дай ему воды! — бросил я Татьяне.
Она сбегала на кухню и возвратилась со стаканом воды. Иван Дмитриевич жадно пил, захлебываясь, и струйки стекали с его подбородка.
— Идемте, я вас провожу, — сказал я и решительно подхватил шефа под руку. Поддерживая его под локоть, я помог ему сойти по ступенькам, и тут он резко выдернул руку, с ненавистью уставился на меня и, с трудом выговаривая слова, прорычал:
— Я тебе покажу, сволочь! Ты меня еще вспомнишь.
Он пошел как пьяный, покачиваясь, а я стоял и глядел ему вслед, реально оценивая тот приговор, который он только что произнес.
Татьяна вопросительно поглядела на меня.
— Ты можешь объяснить мне, что происходит? — не выдержала она. — Ты что-то скрываешь от меня.
— Это ты от меня скрываешь! — начиная злиться, возразил я, еще не зная, что скажу ей: буду разоблачать шуры-муры с Шутовым или ее длинный язык по поводу моей карьеры.
— Что я скрываю? — залилась она краской. Мне стало ясно, что она поняла мои слова как намек на ее отношения с Алексеем.
— Садись! — приказал я ей строго. — Давай разберемся кое в чем. Только давай честно, без уверток. От этого зависит мое, моя… — Я не знал, какое подобрать слово, и поэтому сказал просто: — Ты поделилась с Шутовым важными секретами. Иван Дмитриевич сказал, что Шутов об этом рассказал еще одному человеку, а тот оказался агентом. Пришла в КГБ телега — так называются всякие бумаги: рапорты, доносы, письма.
Она в растерянности прижала к груди руки, в ее глазах вспыхнул страх, губы что-то прошептали, но я не услышал.
— Выкладывай, что ты рассказывала Шутову. — Я сказал это так жестко и требовательно, что Татьяна быстро закивала головой, что означало лишь одно: она сейчас все расскажет.
Конечно, она поделилась секретной информацией по поводу моей работы в «семерке», как я выследил подпольную типографию, кое-какую мелкую информацию, про Борьку Данилина, которого, кстати, знал Алексей. Но это все была чепуха, если взглянуть на проблему по большому счету.
— Это все ерунда! — заметил я. — Что ты рассказывала о Москве? Легенду? Подготовку, шифровальное дело!
— Бог с тобой! — воскликнула Татьяна облегченно. — Мы об этом только с тобой и говорили. Ты мне рассказал все, помнишь, ночью, когда приехал. Клянусь тебе здоровьем моей матери! Ничего подобного я Шутову не говорила! Врет он, гад паршивый! Не мог Шутов никому ничего сказать, потому что ничего не знал! Поверь мне, Толя!
Я почти поверил, хотя червь сомнения еще подтачивал меня.
— Так это ты Ивана Дмитриевича? — спросила она тревожно.
— Он тебя оскорблял. Какое он имел право! — завелся я. — Ты моя жена! У тебя с Шутовым отношения, мы сами тут разберемся! Ему нечего лезть, да еще оскорблять! Кстати, что вы решили с Алексеем?
Татьяна отвернулась к окну и несколько секунд молчала, видимо, размышляла над ответом.
— А что будет с твоей карьерой? — спросила она, и я понял, что ее беспокоило мое будущее. — Они будут нас готовить к поездке?
Теперь мне был ясен ее ответ. Несмотря на любовь с Шутовым, она решила со мной не расставаться, чтобы не нарушать моих планов.
— Думаю, моя участь решена. Сегодня, во всяком случае, появилась уверенность.
У меня не выходило из головы, что шеф твердил про Татьянину болтовню, особенно о Москве. Единственный раз в кровати перед сном мы говорили обо всем, что со мной произошло в Москве. Разговаривали мы тихо, подслушать нас никто не мог. И зачем? Если Августа агент КГБ, то ей нет необходимости подслушивать меня. А с Шутовым Татьяна не разговаривала, сделаем такое предположение, значит…
Утром нас разбудил телефонный звонок, Татьяна взяла трубку, послушала и ответила:
— Да, он дома, — и, повернувшись ко мне, тихо сказала: — Тебя Аркадий, так он представился.
— Ты чем занят? — спросил сухо Аркадий. — Ничем? Поговорить надо. На смену тебе не надо приходить. Давай встретимся в ресторане «Кишинев». Я тебя приглашаю. Толя, ты меня понял? Через час.
«Дурной знак, — подумал я, — он никогда раньше меня „Толей“ не называл. Только Анатолий или по фамилии. И чего это в такую рань в ресторан? Да, там можно позавтракать в это время».
Когда я появился в ресторане, Аркадий уже сидел за столиком лицом к входу. На нем был строгий темно-синий костюм и галстук, что меня еще больше удивило. Аркадий никогда в таком виде в конторе не появлялся, а тут вдруг модный галстук, хотя, как и всегда, с лохматой, нестриженой головой.
Он улыбнулся, но его улыбка не подбодрила меня, а усилила мое уныние. Он указал на стул напротив и, когда я сел, спросил:
— Вещие сны видишь?
— Никаких не вижу. Сплю как положено и сколько положено. Где-то что-то не в порядке? — спросил я, не желая бродить вокруг да около. Эта встреча затеяна неспроста.
— Это ты Ивану челюсть свернул? — спросил он, и я заметил в его глазах веселые искорки.