У меня в шпионской деятельности были каникулы, я хотел немного отдохнуть, и Визгун пристроил меня переводчиком к главному фортификатору, таковым считал себя полковник Рудой. Он обучил трех египетских коллег в генеральских погонах, как надо строить укрепления. Его лекции — это нудная монотонная муть про кубометры земли, метры глубины, глину, песок, железобетонные накаты, лестницы, кирпич, бетон и другую чепуху.
Я чисто механически переводил, генералы, будто школьники, добросовестно, а может из вежливости, записывали все подробности, которые, я был уверен, им совершенно не нужны. Рудой, этот напыщенный коротышка, громким командным голосом, будто он на плацу в гарнизоне, вещал про свои укрепления, все время задирая кверху голову, демонстрируя тощую шею с большим выпирающим кадыком. Наверное, он хотел казаться выше, чем сотворил его Господь, а может быть, так демонстрировал свое превосходство над этими захудалыми генералами, которые и генералами-то стали черт знает каким образом!
Во всяком случае, Рудой гнул про бетон и железо, а я думал о своем: скорее бы кончилась эта говорильня, съезжу в бассейн, поплаваю, выпью чего-нибудь вкусного, потом схожу в «Гроппи» и выберу себе три самых красивых мороженых.
Мы сидели в генеральском кабинете, оборудованном кондиционером, а за стенами подступала одуряющая жара, поэтому я знал, что сразу захочется и выпить чего-нибудь, и мороженого.
— Гравий должен быть не крупный, — переводил я Рудого, — тогда за счет вибрации он хорошо спрессуется, и повысится прочность покрытия. К гравию надо отнестись серьезно… — Полковник продолжал нести чушь про гравий, но я решил это пропустить и перевести что-нибудь существенное. Фактически я отключился и включился лишь в ту минуту, когда Рудой сказал сакраментальную фразу: — Высыпуемое должно равняться досыпуемому…
Стоп! Мой мозг не сработал, произошел сбой — полковник считает меня за дурака и придумывает заковыристые фразы. Я, конечно, разозлился, но вида не подал. Я просто молчал.
— Ты чего? — напыжился Рудой, считая, что я хочу пропустить такой важный момент его лекции. — Переводи! — Он уставился на меня: я сидел, а он стоял, и притом задрав голову.
— Не переводится! — воскликнул я с хорошо сыгранным отчаянием. — Вы говорите идиомами, а я не приучен к армейскому идиоматизму.
Полковник побледнел, желваки задвигались на скулах, слово «идиоматизм» было созвучно для него с «идиотизмом» и, конечно, он это сразу принял на свой счет. А я уже начал спектакль, выхватил из кейса русско-английский словарь Сегала на сорок тысяч слов, быстро раскрыл страницу на слове «высыпать» и стал тыкать пальцем в страницу и торжествующе сказал:
— Нет такого слова в словаре! Не могу перевести!
Я быстренько перелистал несколько страниц, нашел слово «досыпать» и, глядя в озверелые глаза полковника, ликующе изрек:
— И «досыпуемого» нет! Вы специально изобретаете всякие милитаристические выражения, чтобы меня унизить, показать, какой я тупой переводчик. А у меня словарь самого Сегала. Он в Лондоне его издавал!
Это была красная тряпка для Рудого, я специально взмахнул ею. Он набычился и тихо, лишь для меня, хотя генералы все равно не понимали предмет нашего спора, прошипел:
— Предателями Родины прикрываешься. То-то я замечаю, что ты склонен ко всяким буржуазным штукам. Словарь у тебя беглая сволочь составила. А наш, советский словарь, составленный честным порядочным гражданином СССР, тебе уже не годится, а именно там есть эти слова. Сегал — это же прогнивший сионист, он самый лютый враг этим честным генералам! — нанес он мне запрещенный удар и добавил: — Какой-то дицидент! — не сумел он выговорить «диссидент».
— Есть еще Мюллера на шестьдесят пять тысяч слов, — решил я отыграться на этом дубаре.
— Во-во! Один жид, второй — фашист, гестапо, Мюллер — они и есть твои учителя, — продолжал разнос полковник, не чувствуя, что завалился.
Я просто возликовал, что он попался в мою западню, и, ехидно улыбнувшись, ответил:
— Между прочим, Мюллер членкор Академии наук СССР и лауреат Ленинской премии, — приврал я ради победы.
Рудой покосился на генералов, которые тихо о чем-то переговаривались, не обращая на нас внимания, и, подавив в себе ярость, сказал раздельно:
— Высыпуемое равно досыпуемому — это означает: когда машина доставляет гравий на строительство укреплений, то может растерять пятьдесят, сто килограммов, значит, столько же должно быть досыпано. Высыпал — досыпь! Высыпуемое должно равняться досыпуемому.
Мне хотелось смеяться, настроение было прекрасным, прямо захохотал бы в эту самодовольную полковничью рожу. Наверное, так бы и случилось, но один из генералов извинился и спросил, почему полковник держит так высоко голову. Я не моргнув глазом сочинил, что у него был перелом шейного позвонка.
Генерал вскочил, подошел к Рудому и, взяв его под локоть, предложил сесть и читать свою лекцию сидя. Какая роскошь! Я тут же добавил небрежно, что шейный позвонок полковник сломал по пьяному делу, поэтому, мол, вашей чести совсем нечего волноваться.
Генералы умели ценить шутку и, сославшись на неотложные дела, попросили закончить занятия.
Рудой весь горел желанием узнать, что спросил генерал и что я ему ответил. Скрывать мне было нечего, и я сообщил полковнику о генеральской заботе, что, дескать, он, Рудой, устал и они хотели бы, чтобы лекции он читал сидя. Я же ответил, что вы прочный, как гвоздь.
— Что еще за гвоздь? — возмутился Рудой, зло поджав губы.
— А это у Пабло Неруды, чилийского поэта и коммуниста, есть строки: «Гвозди бы делать из этих людей, — он имел в виду коммунистов, — крепче бы не было в мире гвоздей».
Я выбежал из комнаты, остановился на крыльце, но хохотать мне уже расхотелось, и только веселая улыбка застыла на моем лице, освещенном яркими лучами солнца.
Рудой, важный, как Наполеон, с красной папкой под мышкой вышел следом во двор и презрительно изрек:
— Херовый ты переводчик! Мне придется доложить руководству о твоей некомпетентности в английском языке и просить заменить тебя. Я работаю с высшим командным составом!
Я спрятал улыбку и с сожалением ответил:
— Вы забыли, что сказал Дед: «Будете жаловаться на переводчиков — уедете в Союз!» А у вас еще машины нет. Так что собирайтесь домой!
— Что за грубость! — возмутился полковник. — Генерал-лейтенанта обзывать Дедом! Вот об этом я ему тоже доложу! — торжествующе добавил он и пошел к микроавтобусу, подкатившему к подъезду.
— А вы каждую неделю по три литра спирта покупаете в лавке у араба. По пятьдесят пиастров за литр, и делаете из него водку. Зачем?
Я сказал наобум, чтобы досадить полковнику, хотя сам никогда не видел, чтобы Рудой покупал спирт. Но это делали все военспецы, добывая алкоголь по дешевке. Я не ошибся, Рудой не был исключением. Своей осведомленностью я его сразил. Но я плохо знал этого службиста, у него была натура скорпиона. По восточной притче, скорпион решил переправиться через Нил, но плавать не умел. Он попросил лягушку, чтобы она его перевезла.
— Ты ведь меня ужалишь, — сказала лягушка.
— Тогда я утону.
— Логично, — ответила лягушка и повезла скорпиона на другой берег. Скорпион едет и думает: «Укусить лягушку или нет?.. Укушу — утону, а не укушу — меня перестанут уважать» — взял и укусил…
Рудой настучал на меня Пожарскому. А разбирался со мной Шеин. Когда я рассказал ему про идиотизм полковника, он весело смеялся, и крылатая фраза Рудого «Высыпуемое равно досыпуемому» пошла гулять по советской колонии. Не смеялись над этим лишь члены высшего офицерского корпуса: полковник полковнику глаз не выклюет. Когда меня спрашивали об этом, я обязательно добавлял про поломанный позвонок Рудого.
С этого дня я редко видел полковника, и каждый раз при встрече на его лице вспыхивала торжествующая усмешка. Это говорило о его победе надо мной, переводчиком у него я больше не работал — так решил советник-посланник, а полковник приписал эту заслугу себе.